Мюриэль Барбери

Я думаю, единственное, что нам остается делать, — это постараться найти дело, для которого мы родились, и выполнить его в меру своих сил, ничего не усложняя и не веря в сказки о божественном начале в нашем живот­ном естестве. Только тогда смерть застанет нас за толко­вым занятием.

— чаепитие обладает редким достоинством: вносить в наше абсурдное существование частицу спокойной гармонии.

«Взрослые знают, в чем смысл жизни» — вот всемирное вранье, в которое все обязаны верить. А когда станешь взрослым и поймешь, что это неправда, уже поздно. Тайна так и остается неразгаданной, а энергии больше нет — вся она давно растрачена на глупейшие занятия. Чтобы было не так горько, приходится притворяться, делать вид, будто не видишь, что никакого смысла в твоей жизни не обнаружилось, и обманывать детей в надежде убедить самого себя.

Люди пуска­ются в погоню за звездами, а кончают тем, что трепыхаются, как золотые рыбки в аквариуме. Так не проще ли, спраши­вается, с самого начала учить детей, что жизнь абсурдна. Пусть это несколько омрачит детство, зато сбережет немало времени в зрелости да еще, между прочим, предохранит от душевной травмы — я имею в виду аквариум.

почему-то никому не приходит в голову, что если жизнь не имеет смысла, то нет никакой разницы, добьешь­ся ли ты в ней блестящего успеха или окажешься неудачником. Разве что будет житься полегче. Да и то: ра­зумному человеку успех приносит разочарование, тогда как посредственность всегда питает какие-то ил­люзии.

Что такое аристократка? Та, кого не затрагивает пошлость, даже если окружает ее со всех сторон.

Если уж я действительно что-то ненавижу, так это когда лю­ди возводят свои дефекты или мании в принципы.

Такова в наше время человеческая жизнь: каждый взрослый должен непрерывно восстанавливать свой образ — гру­бо скроенную, эфемерную, непрочную личину, под которой скрывается отчаяние, и, стоя перед зеркалом, повторять самому себе ложь, которой надо верить.

Самое важное для нас, как и для всех приматов, — оберегать и благоустраивать наилуч­шим образом свою территорию, подниматься или хотя бы не опускаться в иерархии стаи да еще совокупляться на все лады, как ради удовольствия, так и ввиду продолжения рода.

Что, если литература — своего рода телевидение, которое мы смотрим, чтобы приводить в действие свои зеркальные нейроны и без особого труда­ получать токи активной жизни? Или, еще того хуже, литература — телевидение, которое показывает нам то, что мы проворонили?