Денис Сдвижков

Жизненная правда, — написал один немецкий интеллигент (Томас Манн) об интеллигенте русском (Чехове), — по природе своей иронична». Лермонтов чувствовал тут показатель зрелости общественного сознания: публика, которая «не угадывает шутки, не чувствует иронии», похожа на провинциальную барышню — «молода, простодушна» и «дурно воспитана».

Безусловное прилепление к национальному государству и тут дало свои побочные порочные плоды, когда, к примеру, накануне сентябрьской катастрофы в конце 1930‐х годов во вполне академической среде польской интеллигенции развернулась постыдная кампания за введение помимо квот для евреев в университетах так называемого «лавочного гетто» («чистая» титульная нация направо, «нечистые» налево)

В общем: альтернативные формы участия интеллигенции в политической жизни предполагали так или иначе роль небожителей, с отеческой заботой взиравших на земную суету партий и группировок и находивших нужным время от времени вмешиваться со своего Олимпа в дела людские. Будь то одинокие столпы вроде «пророков» национального романтизма в Польше и Толстого с Достоевским в России, либо коллективные инициативы, как «политические профессора» в кайзеровской Германии или «ангажированные» интеллектуалы во Франции. Независимость духовного авторитета, автономность символического капитала знания всякий раз оказывались под вопросом. Ибо, как нас раньше учили в школе, «жить в обществе и быть свободным от общества нельзя».