Шон Ашер

И не страшись потерь. Все случится, как должно случиться — главное не спешить. Ничто хорошее от тебя не уйдет.

Навеки твой.

Навеки моя.

Навеки наше.

Рыцарям прежних времен повезло; им можно было проходить сквозь огонь и рубить драконов ради своих дам, но нам сегодня приходится довольствоваться поступками более прозаическими, такими, как выкуривать меньше сигар и тому подобным.

если мертвые могут воротиться на эту землю и парить незримо подле тех, кого они любят, я всегда пребуду с тобой, в самый светлый твой день и самую темную ночь, в твоих счастливейших событиях и мрачнейших часах, всегда, всегда, и когда ветерок овеет щеки твои, то будет мое дыхание, а когда прохладное дуновение огладит трепещущие жилки на твоих висках, то будет осенять тебя мой дух.

Как сладки воды мира — пусть нам суждено умереть, мы их пили. Пусть нам суждено согрешить — или расстаться — пусть нам суждено проиграть или отступиться — мы вкусили счастия — нас должно занести в книгу блаженных. Мы брали то, что может дать жизнь, мы ели от древа познания, мы познали — мы стали тайной вселенной

Как мне объяснить тебе, мое счастье, мое золотое, изумительное счастье, насколько я весь твой — со всеми моими воспоминаниями, стихами, порывами, внутренними вихрями? Объяснить — что слова не могу написать без того, чтобы не слышать, как произнесешь ты его, и мелочи прожитой не могу вспомнить без сожаленья — такого острого! — что вот мы не вместе прожили ее, будь она самое, самое личное, непередаваемое, а не то просто закат какой-нибудь, на повороте дороги, — понимаешь ли, мое счастье?

Я люблю тебя, я хочу тебя, ты мне невыносимо нужна… Глаза твои — которые так изумительно сияют, когда, откинувшись, ты рассказываешь что-нибудь смешное, — глаза твои, голос твой, губы, плечи твои — такие легкие, солнечные…

Ты пришла в мою жизнь — не как приходят в гости (знаешь, «не снимая шляпы»), а как приходят в царство, где все реки ждали твоего отраженья, все дороги — твоих шагов. Судьба захотела исправить свою ошибку — она как бы попросила у меня прощенье за все свои прежние обманы.

Лапочка,

Еще одно письмо вчера вечером. Ты великодушна.

самое главное, ни о чем не волнуйся, милая. Просто обмозгуй это своей головкой.

Через восемь дней я снова буду с тобой, сердечко мое. Ни о чем другом особо не думаю.

Вита Сэквилл-Уэст — Вирджинии Вулф
22 января 1926 года
Милан
21 января
Я вся одно сплошное желание Вирджинии. Я сочинила тебе ночью прекрасное письмо бессонными кошмарными часами, и все оно пропало: я просто по тебе скучаю, в довольно обычной отчаянной человеческой манере. Ты, со всеми твоими антитупыми письмами, никогда бы не написала фразу столь элементарную; возможно, ты бы ее даже не почувствовала. И однако, я полагаю, ты бы почувствовала малейший пробел. Но ты бы облачила его в столь изысканную фразу, что он бы слегка лишился реальности. Тогда как со мной все весьма прозаично: я скучаю по тебе даже больше, чем могла подумать; и я была готова хорошенько скучать по тебе. Так что это письмо просто стон боли. Это поразительно, как ты стала бесконечно важна для меня. Полагаю, ты привыкла, что люди говорят тебе такое. Черт тебя возьми, избалованное создание; я не добьюсь от тебя большей любви, выдавая себя вот так — Но дорогая же моя, я не могу быть умной и чопорной с тобой: я тебя слишком люблю для этого. Слишком верно. Ты не представляешь, какой чопорной я могу быть с теми, кого не люблю. Я возвела это в изящное искусство. Но ты разрушила мою оборону. И я не очень возмущаюсь.