Алексей Голубев

Из-за одержимости деталью масштабные модели из сферы частного переходили в разряд зрелища, а значит, публичного.

Выигрывали их создатели наиболее близких к оригиналу моделей, а близость к оригиналу оценивали по точности воспроизведения деталей.

Любая модель еще на стадии комплекта деталей или набора чертежей рассматривалась как потенциальный демонстрационный объект.

Моделисты-любители тратили на изготовление моделей личное время, формируя социальные трактовки исторического времени и историю как зрелище.

Фетишизация детали — обязательное условие для демонстрации модели — требовала от моделиста быть скорее не «страстным», а «хорошим» (в интерпретации Клиффорда) коллекционером, чьи взаимоотношения с вещью регулировались социальными правилами и приемлемыми с точки зрения общества эмоциями

Однако в окружении коллекций российских и советских самолетов, кораблей и наземной техники моделисты создавали ностальгические нарративы, где объектами ностальгии становились советские картины исторической преемственности и прогресса — или, как выразился Райнхарт Козеллек, «прошедшего будущего», надежды на которое разрушил крах СССР.

Онтологии и классификации, нашедшие отражение в этой и многих других коллекциях, воспроизводят историческую логику, зародившуюся в советском культурном контексте.

Дом-коммуна, где частное пространство было сведено к минимуму, зато была интегрирована социальная инфраструктура, в том числе детский сад и столовая, должен был играть роль «социального конденсатора» (термин, предложенный Моисеем Гинзбургом в 1928 году)

Если Дом Наркомфина олицетворял понимание истории как живого, тесно связанного с настоящим и активного процесса, то музей в Кижах представлял собой попытку уловить и законсервировать ее в историческом ландшафте.

Меры по сохранению архитектурного наследия, предпринятые в СССР после войны и нашедшие отражение в музее под открытым небом в Кижах, в значительной мере строились на теории раннесоветской конструктивистской архитектуры.