Алексей Бороненко

сжимая пальцы ног внутри ботинок. Мороз пробирается внутрь, обмораживая что-то кроме кожи, что-то более жизненно важное, отчего все вокруг становится безразличнее и тупее.

Теперь нам надлежало жить вместе, вдвоем, смотреть друг на друга, терпеть усталость, гнев, дерьмо друг друга, умиляться сказочной красоте. Моя последняя новая кошка, наследство, оставшееся от распавшейся на кусочки ледяной мозаики чужой жизни, целеустремленно глядела в законный мрак.
Я же смотрела на то, как она смотрит.

Из зеркального серванта на нее смотрела мама. Но на кого «на нее»? Но кто на кого

Сначала рассуждает как девочка: навести порчу, подсыпать яда или обколоть ботоксом, чтоб затвердели все мышцы. Потом начинает мыслить по-мужски: конечно, ружье — как она сразу-то не подумала.

А может, и вовсе обойдется без детей. Для чего они? Чтобы сбежать от себя? Себя продолжить?

У нее все течет — слезы, сопли, слюни, мировая злость, родовая память, любовь, нелюбовь. Лера размазывает эту смесь по щекам.

и как спорить со скорбью, когда та выходит из человека криком?

Нет, бабушка: грех — это ждать, что все будет как раньше.

Чем больше плохого видишь, тем меньше хорошего становится вокруг,

Рита поставила перед собой бабушкину шкатулку, открыла, плакала. Брала пальцами сережку, цепочку, брошку. Ей хотелось положить бабушку в эти вещи, сделать их живыми, напылить сверху память о бабушке. Как она обнималась, какой кофе любила, а кофе она очень любила, что думала об Андрее Малахове, чем пахла ее пудра.