Адиб Хоррам

Как это возможно, что я турист в собственном прошлом?

Иногда я думаю, как же странно, что слово может так кардинально поменять свое значение.

Самоубийство — не единственный способ потерять кого-то, если в дело вмешалась депрессия.

Я знал, что мы с Сухрабом станем друзьями на всю жизнь.
Иногда такие вещи слишком очевидны.

– Знаешь, как мы, персы, завариваем чай? – спрашивала мама.

– Как? – интересовался я.

– Добавляем ада и проклинаем, – говорила она, а я смеялся, потому что было забавно слышать, как мама, не любившая ярких метафор, произносит бранные слова.

Дело в том, что в фарси слово hel, созвучное с английским hell (то есть «ад»), означает «кардамон», который и делает персидский чай таким вкусным, а dam, что звучит как английское damn (то есть «проклинать»), – это просто «заваривать».

Во-вторых, я не люблю фалафель, потому что категорически не переношу бобовые. Если только это не мармеладное драже в форме фасолинок.

Интересно, как люди вообще отличают, где самцы рыбок, а где самки.

Я решил, что не хочу этого знать.

Мы с папой оба принимаем препараты от депрессии.

Ему было стыдно за меня.

Стыдно за нас обоих.

Сверхлюди не должны нуждаться в медикаментозном лечении.

я немного полноват.

Ну. Не немного. Я полный, и точка. Именно поэтому Стивен Келлнер постоянно протягивает мне миску с салатом.

Как будто бы салат может так просто нейтрализовать вес, набранный из-за приема лекарств.

Как будто бы корень всех моих проблем таится в недостаточной дисциплинированности.

Как будто беспокойство по поводу веса не добавляет мне грустных мыслей, которых у меня и без того предостаточно.