Сюзанна Алукард

О чем ты говоришь? Она никуда с тобой не пойдет.
Уорнер задумчиво чешет затылок:
– Тебе самому еще не надоело быть такой несносной личностью? У тебя харизмы, пожалуй, столько же, сколько в раздавленном и гниющем на сельской дороге неопознанном грызун

Мне было гораздо лучше, – заявляет Адам, – когда я думал, что она умерла.

– Я беру свои слова назад. Я больше не хочу, чтобы ты называла меня Аарон…

– Вверх, – говорит он, задыхаясь, – подними руки вверх.

– Хорошо, – шепчет он и целует меня в шею. – Теперь повернись, – просит он. – Перевернись на живот.

– Вот оно что…

Тишина.

– Именно так, – подтверждает он.

И снова молчание.

– Или же все произойдет вот так, – начинаю я. – Я ухожу отсюда, нахожу твоего отца, убиваю его и уже потом сама справляюсь с последствиями.

– Я собираюсь убить твоего отца, – повторяю я, – и серьезно намерена полностью уничтожить Оздоровление.

Он все еще продолжает улыбаться.

– Я это сделаю.

– А я знаю, – кивает Уорнер.

– Тогда почему ты смеешься надо моими словами?

– Я не смеюсь, – тихо произносит он. – Я только хочу узнать, захочешь ли ты воспользоваться моей помощью в этом деле.

Темнота развивает чувство некой свободы, соединенной с удивительной уязвимостью и ранимостью. И мы позволяем все это себе в такое неурочное время. Обманчивая темнота уводит нас за собой, коварно заверяя в том, что непременно сохранит все наши тайны. Мы забываем и о том, что окутывающая нас со всех сторон темнота – это вовсе не теплое домашнее одеяло, обещающее тепло и защиту. И мы, конечно, уже не помним в такие минуты о том, что очень скоро все пройдет и снова будет светло, а темноте наступит конец. Итак, в это темное время суток мы почему-то становимся особенно храбрыми и готовы говорить такие слова, которые никогда бы не позволили себе высказать в светлое время суток.

Я уже был готов принять это как неизбежное. Я решил, что нельзя ничего изменить, потому что твои причины слишком глубоки и находятся далеко за пределами моего понимания. Я уже был готов отпустить тебя, раз уж ты нашла такого невероятного человека. Такого, который понимает тебя лучше, чем я, потому что для меня все это просто непостижимо. Потому что ты, безусловно, заслуживаешь все это. Я сказал сам себе, что ты заслуживаешь гораздо больше, чем я способен тебе предложить. – Он трясет головой, руки его безвольно падают по бокам. – Но это? – Глаза его полны ужаса. – Но твои слова?! И это объяснение?! Ты выбрала его, потому что он был добр к тебе?! Потому что он сумел вовремя предложить тебе элементарную жалость?!

Неожиданно для себя самой я начинаю злиться.

Я оскорблена и подавлена.

Я возмущена. С какой стати Уорнер позволяет себе судить меня и мою жизнь? Кто дал ему право считать себя таким благородным из-за того лишь, что он – видите ли – решил отойти в сторону? Я прищуриваюсь и сжимаю кулаки.

– Это никакая не жалость! – взрываюсь я. – Он заботился обо мне – и мне тоже далеко не все равно, что происходит с ним!

Уорнер рассеянно кивает, мои слова ничего не значат для него.

– Любовь моя, тебе нужно завести собаку. Я слышал, что такие отношения характерны для человека и собаки.

– Ты заслуживаешь гораздо большего, чем просто жалость, – говорит он, и я вижу, как взволнованно вздымается его грудь. – Ты заслуживаешь права жить. Ты заслуживаешь права быть живой. – Он смотрит на меня, не мигая.

– Возвращайся к жизни, любовь моя. Я приду сюда, когда ты проснешься.