Михаил Эпштейн

хандра — это ощущение времени в его чистоте и незанятости, противоположность «заботе», которая всегда забегает вперед времени и укорачивает его.

Концептуализм вообще тяготеет к автоматизации образа, который утомляет читательское восприятие и выпадает из него, оставляя место для пустоты и легкой скуки.

Именно в лубке изображение и слово встречались как два равноправных участника культурного события. Правда, существовали лубки с разными акцентуациями. Одни больше походили на иллюстрации к известным библейским или фольклорным сюжетам, следовали за ними в деталях повествования — точкой отсчета здесь служил текст. Другие представляли набор занимательных, ярких картинок, к которым подбирались соответствующие подписи, — например, изображения разных зверей вкупе с пословицами, выявляющими их аллегорические свойства: здесь первенствовало зрительное восприятие. Но в целом лубок имел своей жанровой доминантой наивное, непосредственное совмещение текста и картинки, где первенство того или иного компонента не было жестко предрешено, зависело от установки зрителя-читателя. Лубок — это картина, сведенная к иллюстрации, или название, переросшее в описание, — при всех колебаниях лубок удерживал то равновесие слова и изображения, которое делало этот жанр синкретическим.

Фольклор и однотипные ему художественные явления соответствуют установкам читательского ожидания — не опровергают их, как требовал бы развившийся позднее критерий оригинальности, а именно подтверждают.

«Однако, — по словам Лотмана, — для того, чтобы существовало отождествление, необходимо и разнообразие» [171]. Дублирование изобразительного и словесного ряда в лубке и служит этой цели. Читатель-зритель наслаждается разнообразием кодов, передающих идентичное сообщение.

Разве плакат и стенд, реклама и афиша не являют собой триумфально возрожденные и поднявшиеся в цене формы словесно-изобразительного синкретизма, привлекающие к себе волю новейших мифологий?

Неотъемлемой чертой тоталитаризма было возрождение древних полуфольклорных жанров, таких как героическая эпопея и ода, а также воскрешение синкретических форм народного искусства, приближавшихся к целостности ритуала, где изображение, танец, слово и музыка сливаются воедино.

Кабаков старается осуществить одновременно и синтез раздробленных художественных форм, и расщепляющий анализ тоталитарного мифа. Результатом оказывается неолубок — домашний, авторский миф, ироничный по отношению к официальному государственному мифу.

Культура как целое — поневоле мистична, ибо она наследует изначальной цельности культа, или всеобъемлющего ритуала.

Кабаков движется между художественностью, избегая ее специализации, и мифом, уклоняясь от его тотальности, в пространстве чистой культуры, внутренне не раздробленной, извне не скованной.