Марина Костюхина

Воспитательную функцию выполняли также материнские дневники, в которых мать описывает проступки детей. Моралисты утверждали, что совместное чтение родительских записей помогает девочкам исправиться, и приводили примеры этого в своих произведениях84

Русские просветители вторили немецким наставникам: «женщина, которая не радит об упражнениях, приличных ее полу и состоянию, есть самая презрительная и несчастная тварь»100.

Мне очень стыдно! Но ведь я все училась дома, мне и не приходило в голову подумать, откуда привозится все к нам, как и кто все делает. Да и могло ли мне прийти в голову, например, любуясь красивыми шелковыми материями или кушая вкусный хлеб, что все это приготовлено руками тех, на вид таких грубых, неученых, в запачканных тулупах мужичков, от которых я всегда старалась быть подальше, которых боялась почему-то!»110

Дочь Михаила Сперанского Лиза жаловалась в письмах отцу на гендерную кабалу. Опальный министр утешал свою дочь: «Запрещено тебе желать быть мальчиком, ты рождена именно для того, что быть моею Елизаветою, и десять мальчиков за сие я не возьму»112.

Рассуждения о пользе рукоделия умирающая мать завершает восклицанием: «Заклинаю тебя, милая Лиза, занимайся прилежно домашним хозяйством и женскими работами».

оралисты XVIII — середины XIX века, вдохновленные Руссо, были далеки от того, чтобы разбираться в феномене моды (между модой и роскошью ставился знак равенства). Готовность заплатить высокую цену за платье (500 рублей серебром!), которое сезон спустя уйдет за бесценок, трактовалось как проявление порочной тяги к роскоши. Госпожа Жанлис наставляла малолетних девиц: «Любить роскошь значит любить самые маловажные вещи, богатое платье, драгоценности, хороший экипаж и проч.:

Следование девичьему дресс-коду — знак высокой аристократической культуры (белый цвет, легкие шелковые ткани, модный фасон). В русской провинции царили другие нравы: дворянских девочек одевали с пышностью взрослых дам и вовсе не по модным журналам. Ишимова описала наряд девицы на балу в доме у городничего («Рассказы старушки», 1839). Девочка лет восьми была причесана как взрослая барышня: коса сзади, букли по щекам, а на лбу букет роз, приколотый к черному бархатцу золотыми булавками и гребенками с камнями

оказывают жертвенные услуги богатым, чем способствуют нравственному перерождению последних.

Сторонником детских «мундиров» был Лев Толстой: он настаивал на том, чтобы его дети ходили дома во фланелевых блузах362. Такой наряд могли носить дети обоего пола (вот почему героиня «Семейства Тальниковых» А. Панаевой ощущала себя в детстве «лицом среднего рода, не то девочка, не то мальчик»).

Соединение ангельского и порочного, по мнению авторов произведений, призвано передать истинную природу женщины.