Ф.С. Сонкина

А Юра, раздумывая о нашей ситуации, не раз замечал, что ситуация не направлена против нас лично, что это энтропия, общий хаос — против всех.

Выражал Ю.М. свои сомнения таким образом: «Не знаю пока, не хрюканье ли это». На военном жаргоне времен Великой Отечественной хрюканьем называли звук, который издавал летящий мимо цели снаряд.

Ю. любил не только стихи-песни Окуджавы, но и внимательно читал его прозу, отмечая, что в ней точно подмечен дух эпохи.

Мы ведь оба понимали, что не виноваты, что не чувства ушли, а жизнь лишила нас сил, наша двойная жизнь, болезни близких. Мы тянули сколько могли — и вот исчерпали свои силы.

Непримиримость, ненависть, православный национализм, монархизм, антисемитизм (стоит вспомнить общество «Память») — все то, что долго сдерживалось диктаторским режимом, теперь беспрепятственно выплескивалось наружу, определяя тон жизни и стиль общения людей.

«Различие в природе — данность, — говорил он. — Люди должны быть различны и имеют право думать по-разному. Если бы все были одинаковы, — как если бы все были однополы, — это была бы катастрофа. За инакомыслие нельзя мстить, нельзя проливать кровь, нельзя отвечать насилием на насилие».

Оказалось, что так называемая спокойная жизнь, без угроз, без хаоса, вполне, по моим меркам, благополучная, то есть дающая то «коренное благополучие», которое одно, как Юра думал, и есть важнейшее, — оказалось, что всего этого недостаточно для душевного равновесия. Полное отсутствие друзей, знакомых, привычных занятий сказывалось...

Юра принял решение прожить последнее отпущенное ему судьбой время свободно, в высоком, в пушкинском значении этого слова: отдаться творчеству — высшему проявлению жизни — и этим зачеркнуть все унижения, всю несправедливость, что пришлось ему вынести.

Внутренняя свобода, самостояние человека были определяющими чертами его личности.

Булгаков же писал о Флоренском, что «настоящее творчество (...) суть даже не книги и слова, но он сам, вся его жизнь, которая ушла уже безвозвратно в век будущий».