Лидия Чуковская

А я… я буду работать! Снова стану вслушиваться в чужое. Писать свое.

«Производилось посредством погружения». Это язык казенного протокола. («Недовложения капусты в суп».)

Воспринимать чужую жизнь — ведь это и значит жить.

О других событиях, о другой стране и по другому поводу Пушкин сказал:
От Рущука до старой Смирны,
От Трапезунда до Тульчи,
Скликая псов на праздник жирный,
Толпой ходили палачи…
Если бы наши палачи тридцать седьмого — следователи, прокуроры, солдаты охраны, солдаты из расстрельных команд, специалисты по обыскам и специалисты по истязаниям на допросах — если бы они открыто, среди бела дня, ходили по улицам — они шли бы не «толпой», а шагали в стройных рядах. Хаос тридцать седьмого был отлично организован. И никаких псов не хватило бы, чтобы полакомиться: пир слишком изобилен. А главное: и палачи — и жертвы были глубоко запрятаны в многоэтажных зданиях, в подвалах, в железнодорожных вагонах, за колючей проволокой.

И как ясно, что любимые мною стихи созданы под разными именами одним и тем же поэтом — моим родным городом. Автор их — он и есть.
Пушкин. Тютчев. Некрасов. Блок. Ахматова. Мандельштам… Это всё — псевдонимы. Автор — Петербург.

«Не трогайте его чертежи!» Это я только подумала, но не сказала. Оцепенение, немота уже охватили меня. Это было не оцепенение страха, но — осознание тщетности любых слов. Обращаться к этим людям с какими-либо словами так же нелепо, как к стульям или трубам парового отопления.

Митя передавал нам вниз со своей высоты раскрытую книгу, называл художника, город, музей. Теперь, слюнявя грязные пальцы, их перелистывал погромщик. Перелистывал и встряхивал, как мешки.
— А-а, я понимаю, – сказал он мне сверху и показал, распахнув страницы, Мадонну Леонардо, – ваш муж был мистик.
Меня поразила не глупость определения — раз в альбомах Мадонны, значит — мистик, а слово был. Был… Мити уже нет — он был.

Окончив расшвыривать книги, главный позвал солдат и распорядился поднять в разных местах комнаты квадратики паркета. Эти уж наверное всерьез участвовали в военной операции: искали у нас — оружие… Они раза два ковырнули паркет какими-то ножами.
В углу Митиной комнаты, возле окна, стоял пылесос. Новенький, свежевыкрашенный, только что купленный, ни разу еще не употребленный. (Митя любил заводные игрушки и мелкую домашнюю технику.) Я видела, что солдаты, да и главный, не понимали, что это (пылесосы были тогда в новинку), и боялись подходить близко.
Значит, не притворяются, а всерьез верят, что мы — враги и храним какую-то адскую машину?

Довспомнив до этих слов, я кинулась из лесу опрометью, точно начался пожар.
…Поле. Высокая рожь. Слава богу, во ржи мы с Митей вместе никогда не бывали. Не случалось. В лесу бывали, у моря бывали, в поле — нет.

«Все мужчины обманщики том числе Петька» — такую телеграмму советовал мне послать Корнею Ивановичу Мирон, когда я в зашифрованном письме сообщила ему полученное известие.