Елена Голышева

Ты нас выгоняешь из собственного дворца на улицу — да еще с таким видом, будто даришь нам свободу!

Царственность, Фтататита, не в корабле, а в самой царице. (Клеопатре.) Ступи ногой в самую жалкую лодчонку, и она станет царским кораблем.

Цезарь. Брось это в огонь.
Британн (задохнувшись). В огонь?
Цезарь. В огонь. Ты хочешь, чтобы я потратил годы жизни на репрессирование людей, которые станут моими друзьями, если я им докажу, что моя дружба выгоднее

Я как-то раз спросила у Цезаря, почему он разрешает болтать при нем всякие глупости, и он ответил: пусть болтают, ты от них можешь узнать, что они такое.

Цезарь (виновато). Что правда, то правда. Никак не отучусь от мелкого вранья.

Руфий. Нас тут никто не услышит?
Цезарь. Если будем прятаться, нас захотят подслушивать.

Потин. Цезарь, ты думаешь, что Клеопатра тебе предана?
Цезарь (серьезно). Друг мой, я сам знаю, что я думаю. Ну, предлагай.

Цезарь. Друг мой, когда человеку нужно что-то сказать, трудность не в том, чтобы заставить его говорить, а в том, чтобы помешать ему говорить это слишком часто.

Потин (с удивлением). Как, ты оправдываешь измену?
Цезарь. Оправдываю? Ах ты, глупый египтянин, что тут можно осуждать? Разве я осуждаю ветер, когда он пронизывает меня до костей, или ночь, когда я спотыкаюсь во тьме? Разве можно осуждать молодость, которой мешают старики, или честолюбие, которому не дают дорогу? Ты бы еще мне донес, что завтра с утра встанет солнце!

Клеопатра (отходит от стола и садится на скамью под колоннадой). Почему ты позволяешь Руфию так разговаривать с собой? Поставь его на место.
Цезарь. Чтобы он меня возненавидел и скрывал от меня свои мысли, как ты?