Леонид Городин

По природе, может быть, он и не был злым. Травят же деревенские мальчишки юродивых. Заросшие щетиной, обносившиеся, увешанные мешками и котомками, мы и были убогими нищими. Жалкие, беззащитные, неповоротливые, мы казались ему — сильному и ловкому — смешными.
— Ему бы наметом нестись по станице, вызывая краску восхищения на девичьих лицах, пахать, косить, а он в сторожевых псах ярится, — услышал я рядом с собой.
— Поди, в детстве был приучен почитать стариков, а тут седого профессора в воду толкает, — задум­чиво произнес Бирюков. — Эх, лагерь, лагерь. Как он людей губит! Рассобачится парень на этой службе, вернувшись домой, родных отца с матерью вот так же будет пинать.

Лагерь страшен не только отсутствием свободы и физическими лишениями. Страшно постоянное унижение человеческого достоинства. Оно влечет за собой иногда распад личности. Там оттолкнул кого-то послабее себя, чтобы занять лучшее место на нарах, тут подшакалил, здесь подшестерил, словчил. Грязь…

Каждая очередная почта в то время приносила черные вести: одному — что жена просит больше не писать, другому — что она «возвращает ему свободу», третьему — что она уже вышла замуж за другого.
Вот тут-то наступало время торжества Марии Павловны. Раздав рядовые письма, она приберегала к концу эти — зловещие. И вручала их в присутствии всего барака. Взобравшись на скамью, она громко возглашала:
— Иванов, на, получай, твоя тоже скурвилась!
Глаза ее в это время сверкали хищно и побед­но. Злорадство было в голове и во всей напряжен­ной фигуре. Она в эту минуту расплачивалась за уни­же­- ния, которые терпела от презиравших ее когда-то «честняг».
Есть свои радости и в скучной должности цензора.