Карина Добротворская

Каждый день мы жадно исследовали души друг друга, а каждую ночь не менее жадно исследовали тела.

Ты писал бы о том, как мутируют сериалы, как они вытесняют собой кино, как изменилась в них роль автора. Как сериалы, растягивая время, всё больше теряют экранную иллюзорность и всё больше приближаются к реальности. Как и все мы тогда, ты любил повторять слова Кокто о том, что “кино показывает смерть за работой”.

Как и все мы тогда, ты любил повторять слова Кокто о том, что “кино показывает смерть за работой”. Недавно Трофименков прочел лекцию, в которой назвал эту фразу красивой бессмыслицей: если речь идет о разрушительной работе времени, тогда любое искусство так или иначе эту работу показывает, при чем тут, собственно, кино? Но для тебя это были не пустые слова. В одной из своих последних лекций ты сказал: “Время – механистическое, тяжелое время экрана – это время физического небытия”. И добавил: “Смерть – это реальное время экрана. Реальное время экрана – это как бы реальное время смерти”

В одной из своих последних лекций ты сказал: “Время – механистическое, тяжелое время экрана – это время физического небытия”. И добавил: “Смерть – это реальное время экрана. Реальное время экрана – это как бы реальное время смерти”. Сериалы, растягивающиеся на годы, сделали текущее время еще более осязаемым, хотя и куда более прозаичным. “Разница между кино и телевидением, – говорил Годар, – в том, что в кино ты поднимаешь голову, и актеры больше тебя, а когда смотришь телевизор, голову опускаешь, и актеры меньше нас”. Сериалы мы смотрим не с поднятой, а с опущенной головой, смотрим сверху вниз, а не снизу вверх, как смотрели на магический киноэкран.

поняла, что выбрала фильмы, где есть игра или с жанром, или с киномифологией, а чаще – и с тем, и с другим. Все-таки ты любил в кино эту азартную игру. Про Inception ты сказал бы, что Нолану фатально не хватает юмора, “Матрицу” счел бы претенциозной фальшивкой, во “Властелине колец” полюбил бы только Горлума, зато увлекся бы третьим, куароновским “Гарри Поттером”.
Черт, как обидно, как же мне обидно, что я не могу всё это разделить с тобой.

до сих пор я каждый день смотрю кино? Вот он, единственный наркотик, на который ты меня подсадил

“Именно кино, доступное и ускользающее, как потаскуха Лола, наивное и деловитое, как Мария Браун, величественное и жалкое, как Вероника Фосс, ничтожное и высокое, страшное и манящее, как сама жизнь, кино со всеми его мифами, обманами, причудами и капризами было главной тайной его существования, его самым сильным наркотиком и самой постоянной привязанностью” (так ты писал о Фассбиндере).

ты писал, что романтический герой всегда бежит от самого себя, а значит – по кругу

Хиросимой, моей любовью, с жизнью, в которой про-

шлое важнее настоящего, что почти не задумывалась

о том, что жизнь может быть совсем другой.

Он годится мне в отцы, мучает

меня ревностью и проклинает всё, что так или иначе

уводит меня из мира чистого разума (читай —

от него).