Фрэнсис Хардинг

Мамочка, помоги мне, пожалуйста, помоги мне, все такое странное, и все не так, и мне кажется, что мой мозг состоит из кусочков и части не хватает…»

Она снова видела невозможное. Но почему-то, находясь в одиночестве посреди ночи в комнате мертвого брата, справиться с невозможным было легче.

отому что они дураки, — прорычала Пен, потирая нос рукавом. — Они не могут разобрать, когда настоящая Трисс притворяется, что плачет, и конечно, они не смогли понять, когда фальшивая Трисс заплакала по-настоящему.

Но все до сих пор в это верят! — воскликнула Не-Трисс.
— Неужели? О, они все еще ходят в церковь, как заведенные, и слушают проповеди викария. Но они помнят, как тот же самый викарий вещал им, что война — божий промысел, что все набожные молодые люди должны отбросить мотыги и взять в руки ружья. И они удивляются: «Неужели это правда? Это адское чудовище, пожравшее наших сыновей, это правда божий промысел?»

ла веру. Все виды веры. До войны каждый сверчок знал свой шесток и не особенно смотрел по сторонам. А теперь? Аристократы и крестьяне умирали бок о бок на полях Фландрии, и трупы в грязи выглядели совершенно одинаково. А герои, вернувшиеся домой из ада, не утруждались укладыванием кудрей, побираясь по улицам. А женщины! Когда-то они занимались своими незначительными делами и не смели и шагу ступить в сторону. Но те, кто во время войны работал на фермах и фабриках, почувствовали вкус к тому, чтобы управлять собственной жизнью, верно? Так что их мужчины теперь паникуют. Боятся. Сомневаются. И все эти сомнения, сотрясения основ имели место преимущественно в больших городах.

Военные репарации. «Извините, что ваши сыновья умерли. Вот вам несколько игрушечных дирижаблей взамен». Потом она подумала, каково пришлось немецким семьям, которые потеряли сыновей, но вынуждены были делать игрушки для британских детей в качестве извинений

Нет, — сердито возразила Вайолет. — Это они — привидения. Пирс, Селеста и остальные. Цепляющиеся за прошлое, притворяясь, будто ничего не произошло. Все меняется, ломается, части перестают подходить друг к другу — и мы это знаем, несмотря на наши остановившиеся часы. Мир рушится, меняется и танцует. Он все время в движении. Так он устроен. Так должно быть.

Колеса несчастья нарушили свой неумолимый бег. Неизбежное было избегнуто.

он все время ждет, словно каменистый пляж, смирившийся с тем, что на него вот-вот нахлынет прилив.

И позволь мне сказать тебе, как чудовище чудовищу: если тебе говорят, что ты чудовище, это еще не значит, что так и есть.