Александр Иличевский

он, при всей своей харизматичности, постоянно тасовал амплуа — гида, научного работника, читающего лекции, пишущего интересные статьи, и хулигана, к счастью вооружённого отчасти самоиронией. Когда я думаю об этой его многоликости, вспоминаю историю про то, как после путешествия по Иордании мы с ним уже перед отлётом в Аммане сидели за столиком у какой-то лавчонки и торговец отказался продать нам ещё вискаря. Тогда Петька, шатаясь, подошёл к прилавку, вытянулся по струнке и как заорёт на него по-арабски, так их в армии учили: «Встать к стене, руки за голову!» — и тут же получил бутылку.

Очередной сентябрь начался. Роса упала. Слабеет солнце. Чуть прохладней становится великий город. Человек, как время года, стареет внезапно. Он просто начинает слышать музыку, которая интереснее слов. Так наступает немота. Отдельные предметы становятся дороже мира. Когда я возвращаюсь домой, я раздеваюсь и подставляю себя ветру. Мы с Мирьям на улице Исландия — над Эйн-Керемом: выше только небо, птицы, самолёты, так что никто не видит меня на моём балконе, откуда палисадник срывается в долину

Как сказал Гейзенберг: «Первый глоток из сосуда естественных наук делает нас атеистами. Но на дне сосуда нас ожидает Бог». Другое дело, что дно этого сосуда всё никак не покажется. Похоже, устройство Вселенной граничит с устройством мозга, и это создаёт принципиальные трудности для полноты знаний.

Нельзя обижаться на Провидение. Рабби Нахман говорил: «Когда вас спрашивают: "Как дела?" — надо отвечать: "Прекрасно!" Потому что, если ответить: "Так себе", Господь скажет: "Ах, ты не знаешь ещё, что такое плохо". И будет такое, что мало не покажется. А если ответить: "Отлично!" — Господь скажет: "Так ты ещё не знаешь, что такое хорошо, я покажу тебе настоящие райские кущи!" И сделает тебе хорошо».

Замешательство на Котеле [15] в Йом-Кипур: японская туристка упала в обморок. Над ней склоняется медбрат, его пейсы пружинят, как ёлочный серпантин. Человек, отложив молитвенник, шаркает и хлопает белыми пластмассовыми креслами. Два чернокожих бразильца рыдают, руками и лбом подпирают Храм: оbrigado, Senhor, obrigado! Накрывшись талитом, сосед тихо напевает слихот [16] и тоже вдруг плачет. Лицо взрослого бородатого мужчины, который сейчас уйдёт, и никто никогда его больше не увидит, — мокрое от слёз лицо сильнее веры, боли, муки, тьмы.
Жизнь здесь стоит на краю Иудейской пустыни, испытывает искушение шагнуть в неё, раствориться в ночном небе. Красота здесь вся без остатка пронизана последним днём Творения.

Солнце жарит так, что даже мухи обжигаются о воздух

моря поднимается ветерок и трогает солью губы.

Воздух дворов зарастает монетами милостыни — серебро и медь заката ссыпаются каждому в душу.

Так почему бы и сейчас не прибегнуть к разработке гипотез, подвешенных как бы в воздухе, ведь будущее время содержит в себе досточтимое королевство невероятных событий.

Израиль не слишком большая страна. Первые три года каждые выходные я отправлялся куда-нибудь в поисках дальних и малопосещаемых уголков. Сейчас мне кажется, что я побывал везде — и что здесь мало чем можно удивить. Ну, в том смысле, что, конечно, вся страна — сплошное междометие удивления, но факт остаётся фактом: большая часть населения, в сущности, за десятилетия жизни никогда не бывала там, где бывал я — и не раз, и не два. Например, каперсы по сезону я собираю только в зарослях вокруг храма Аполлона в Тель-Кедеше. Только там. Готовлю без всякого рассола, посыпаю крупной солью, ничего нет прекраснее в качестве изысканной закуски к мясу — и к пиву. Сама знаешь. Израиль податлив своим пространством усилиям тела — расстояния здесь измеряются легко в днях перехода, а не в часах переезда. В этом есть что-то мистическое: в самом деле, если раскинуть на Голанах руки, то в правой ладони взойдёт солнце, в левой оно закатится, а в темени прольётся Млечный Путь.