Дмитрий Виноградов

Аристотель утверждал, что «перипетия», переломный момент, является одним из самых действенных приемов в драматургии. Джон Йорк, специалист по теории сюжета и известная фигура в области кинодраматургии, писал, что «образ, за которым гонится любой телережиссер, хоть в документалистике, хоть в игровом фильме, — это крупный план лица человека в момент, когда оно отражает произошедшее изменение»

Существует естественная склонность к устранению информационных пробелов, — пишет Лёвенштейн . —

Сам Абрамс описывал свой теоретический подход к сторителлингу как последовательное раскрытие «шкатулок с сюрпризом».

Мир, который мы воспринимаем как «внешний», на самом деле является реконструкцией реальности, построенной внутри наших голов. Это творение мозга-рассказчика.

Как только в ней фиксируется неожиданное изменение, ваш глаз направляет в его сторону свой крошечный высокочувствительный детектор, представляющий собой 1,5-миллиметровое углубление в центре сетчатки. Это движение, известное как саккада, является самым быстрым в человеческом теле. Мы совершаем от четырех до пяти саккад каждую секунду (20); более 250 тысяч за день.

Влиятельный режиссер послевоенного периода Александр Маккендрик [19] писал: «В начале я спрашиваю себя: что А думает насчет того, что про него думает Б? Звучит сложно (так и есть), но в этом самая суть придания насыщенности персонажу и, в свою очередь, всей сцене» (53).

Прежде ученые полагали, что внимание притягивают объекты, просто выделяющиеся на общем фоне, но недавние исследования показывают, что скорее нас заинтересуют вещи, которые мы находим значимыми.

Мы думаем, что зрительный процесс — это просто выявление цвета, формы и движения. На самом деле, мы видим с помощью нашего прошлого.

Галлюцинаторная нейронная модель мира, внутри которой мы существуем, в свою очередь состоит из более мелких персональных моделей — у нас есть нейронные модели парковых скамеек, динозавров, Израиля, мороженого, модели всего на свете — и каждая битком набита ассоциациями с прошлым.

Не стоит удивляться, что безупречный в своих суждениях Оруэлл не ошибался, даже когда рассуждал о писательском искусстве (61). «Свежая метафора заставляет мысль работать, порождая визуальный образ» [28],