Атле Нэсс

Картина показывает художника не как ремесленника, занятого красками, линиями и грунтовкой, а как мистика, представителя богемы. Пронзительный взгляд, впивающийся в лицо зрителю, свидетельствует о том, что перед нами человек, наделенный особым видением и знанием. С такими способностями ему нет места в привычном буржуазном мире, несмотря на элегантность костюма. Впрочем, элегантность эта имеет вполне богемное свойство, что лишний раз подчеркивает пелена табачного дыма, окутывающая фигуру персонажа. Нежный рот свидетельствует об уязвимости художника, которая стала ценой видения и знания. Художник стоит «в свете рампы», будучи одновременно и субъектом, и объектом — так выражается идея бесконечного процесса самопознания личности, присущая всем «картинам о жизни».

Рядом с Пикассо, «который превращал женщину со скрипкой в куски беспорядочно расколотого и раскрашенного камня», Мунк выглядел чуть ли не как представитель классического искусства: «В том, что он делает, просматривается некая цельность, единство стиля. Только теперь всем становится очевидным его талант рисовальщика; взгляд Мунка не прикован к деталям, он охватывает всю картину в целом».

Домой Мунк вернулся уже как признанный художник европейского масштаба, вошедший в историю искусств и ставший в один ряд с Ван Гогом, Сезанном и Гогеном — тремя художниками, чьим творчеством он сам больше всего восхищался.

«Нет, не слишком, — возразил Мунк. — Видишь ли, когда друзья пьют в моем обществе шампанское, я тоже наслаждаюсь. Я пью удовольствие, написанное у них на лицах».

Теперь ему кажется, что «Весна» — сентиментальная картина, и он рад, что не стал задерживаться на этой художественной манере: «Сентиментальность — враг искусства, вряд ли в наше время кто-нибудь станет рисовать подобные фигуры у окна, стариков и старух».

Импрессионизм ворвался в искусство как свежий ветер, благодаря этой замечательной революции стало опять возможно писать безнадежно испорченные сюжеты, даже Хардангер-фьорд можно увидеть по-новому.

Он всегда недвусмысленно возражал против лакировки, которой, например, подверглись картины из первой большой партии, закупленной Тисом для Национальной галереи. Из-за этого цвета утратили фрескоподобный эффект, которого художник так долго добивался: «Ничья рука, кроме руки времени, не должна касаться полотна, единственное, что смеет человек, — это вытереть пыль».

Произведение искусства было идеей, требующей физического воплощения, но существование самой идеи не зависело от формы, которую примет это физическое воплощение: «Картина продолжает жить не в этом мире, а в вечном царстве духа…»

Самым интересным в мунковском отношении к алкоголю было даже не то, что ему удалось полностью бросить пить после лечения в клинике доктора Якобсона, а то, что в 20-е годы он снова обрел способность получать удовольствие от спиртного в небольших дозах, как в одиночку, так и в компании, и при этом полностью контролировал себя.

Там художник получил возможность вновь увидеть портрет четырех сыновей Линде, которые за это время успели превратиться во взрослых мужчин. Эту картину директор любекского музея много лет спустя назовет лучшим групповым портретом в живописи XX века.