Важенка. Портрет самозванки

Как могла я оказаться одна в праздник, думает Важенка, с тюльпаном, открыткой, сосисками в сумке, посреди ледяной улицы?

Наточка по прошествии лет пришла к мысли, что лишь две вещи на земле заслуживают внимания: мужчины и книги. Она так и говорит. Только это может вырвать тебя из серых дней. Снести голову, бросить в другой параллельный мир. Только от этого волнуется сердце. И лучше не смешивать. Когда не влюблен, читай, а если ты с кем-то, забудь чужие истории, наслаждайся своей.

вам, молодой человек, разумеется, кажется, что надо иметь специальное мужество, чтобы не жить, как средний человек. Обывательски не жить. Что надо куда-то стремиться, лететь, разоблачать, поступки совершать. Такая романтическая чушь со школы за вами. Так вас там научили, так запомнили вы из умных книг. А вот я к концу жизни додумался, что нет. Особенную отвагу надо иметь, чтобы просто и спокойно жить как все. Без кривлянья, не театральничать, не менять личины. Не сойти с ума, не сожрать себя за то, что не стал, кем мнилось. Просто жить, если угодно, навстречу своей смерти, – старик коротко посмотрел на Важенку, невольно воскликнувшую при этих словах. – Да, да. И так каждый день. Вот доблесть или своего рода свобода. Вот о чем были те умные книги.

Откуда в этом городе столько безумцев? Может быть, он сам их и порождает, сводит с ума? Или, уже спятив, они нарочно стекаются сюда, понимая, что здесь они дома, что они так подходят этому городу, его таинственному духу. Вчера на Невском в котлетной снова дирижировал и пел мужик в беретке и длинной женской кофте, которого знает весь город. Настоящие умалишенные и душевнобольные пришельцы из Риткиных разломов времени: князь Мышкин, Катерина Ивановна, Голядкин, Евгений, так и не устроивший с Парашей смиренный и простой приют, Герман в Обуховской больнице, в 17-м нумере, не отвечает ни на какие вопросы и бормочет необыкновенно скоро: “Тройка, семерка, дама!..” Бредут, поют, говорят сами с собой, выходят из здешних туманов и берегов, поднимаются из Невы по гранитным ступенькам

ия. Из поролонового нутра Важенка вытащила добротную жестяную коробку из-под печенья, где хранились сберкнижки, шкатулка с украшениями Митиной мамы и бабушки, деньги.

Вместо деканата пошла к гинекологу, понимая, что сейчас ей больше всего нужна ее общажная прописка и время.

Из дома она привезла горилку и сало

Важенка внезапно вскочила на стул, не то сама, не то ее уговорили, и принялась декламировать имениннику не стихи про каравай, а матерную версию “Евгения Онегина”.

На светильник планировали скинуться со следующей стипендии.

— А вот, — голос Дерконос дрогнул. — Кольцо купила, перстень. Между прочим, могу себе позволить.