Об ограниченности ума

Главное в современности, в которую мы погружены, — ее неоригинальность. В человеческой деятельности нет старого, но она перенасыщена воспроизводством своих дерзаний, трудом по образцу, учебой у мастеров, почитанием авторитетов, завороженностью догмами — тиражированием нового и удержанием его завоеваний.

история — великий эксперимент, показывающий нам всегдашнюю, постоянно возобновляемую конечность нашей умственной предприимчивости.

В умственном плане неоригинальность воплощается не в упадке авторства, как можно было бы полагать, но, напротив, в его доступности для всех и каждого. В Cyber Space слово предоставляется любому из нас. Границы между сообщениями, заслуживающими и не стоящими сохранения в коллективной памяти, более не существует.

Претерпевающие историю теряют — как имитаторы — способность по собственной воле маркировать и демаркировать границы своего поведения и образа мысли. Представитель массы ограничен извне, а не в себе, внутренне несвободен, принципиально не совпадая с тем трансцендентальным субъектом, которому Кант предписывал благоустраивать общество. «Я» в такой ситуации принимает решения, исправляет ошибки, раздает оценки не столько в авторефлексивном акте, в саморазвитии, сколько применительно к чужому «я». Пeред нами социальное существо par excellence.

Современное состояние России — подражание подражанию, копия без оригинала, симулякр — в постмодернистских терминах. Как одна из разновидностей имитации, симулякр опровергает по ходу автоидентифицирования исходный (опять же имитационный) образец — порядок, установившийся при тоталитаризме.

таком освещении табу инцеста, которое, по Леви-Строссу, обусловливает биполярный строй общества, оборачивается запретом на интрасоциальную агрессивность. Если нет кровосмешения, если ближний перестает быть объектом полового влечения, то эротизируется дальний, который оказывается для «я» собственным Другим.

Как мы уже знаем, самая главная граница, на которую homo sapiens натыкается ввиду своей духовно-материальной раздвоенности, пролегает между тем, что только мыслится, и тем, что воспринимается сенсорно. Поручая господствовать над собой Всемогущему и Его земным агентам (будь то клир или монарх), человек пытается запереть на замок рубеж, на котором самоопределяется, и отдает при этом недвусмысленное предпочтение силе интеллекта над силой чувственных впечатлений, умозрению над зрением, закону (от Бога и начальствующих в обществе) над неконтролируемыми страстями, над одержимостью желаниями. Неизбежно вырастающая отсюда проблема состоит в том, как вернуть власть тому, кто отрешился от нее по собственному волеизъявлению, кому она только и причитается, как низвести ее из вечности (пусть даже оборачивающейся этатической псевдовечностью) в текущее время. Дарение и преступление — два взаимоотрицающих способа сделать проницаемой границу, размежевывающую не только инобытийное и бытийное (как в мифе), но и всякое свое и всякое чужое186.

Как видно, философия истории — продукт либо умственных операций, допускаемых абсолютизацией то прошлого, то будущего, то настоящего, либо, как у Августина и его наследников, фрустрационного намерения бежать из времени мира сего

Конечно же, мы агональные существа. Контрагенты развязываемых человеком сражений за истину бесконечно разнообразны, тысячелики. Почему философия истории свертывает образ врага к тому или иному общему знаменателю? Можно думать, что в своей одномерности он напоминает тех, кому история отводит роль пассивных соглядатаев и жертв разыгрываемых ею действий, кого она подвергает редукции, лишая ей самой свойственного капризно непостоянного содержания. Враг, как он рисуется в умозрительных построениях, оппонирует истории, целеположен иначе, чем она. Умалчивая об арьергарде социокультуры, сосредотoчиваясь на ее головном отряде, философия совершает quid pro quo — подменяет отверженных от движения в будущее некими диверсионными силами, восстающими против того, что преподносится в виде исторической закономерности.

Как плод воображения, никакая одиночная традиция не имеет императивной мощи — не может притязать на монополию в национальной психике.