ru
Ольга Медведкова

Лев Бакст, портрет художника в образе еврея. Опыт интеллектуальной биографии

Giv mig besked når bogen er tilgængelig
Denne bog er ikke tilgængelig i streaming pt. men du kan uploade din egen epub- eller fb2-fil og læse den sammen med dine andre bøger på Bookmate. Hvordan overfører jeg en bog?
Как писать биографию художника, оставившего множество текс­тов, заведомо формирующих его посмертный образ? Насколько этот образ правдив? Ольга Медведкова предлагает посмот­реть на личность и жизнь Льва Бакста с позиций микроистории и впервые реконструирует его интеллектуальную биографию, основываясь на архивных источниках и эго-документах. Предмет ее исследования — зазор между действительностью и мечтой, фактами и рассказом о них, где идентичность художника проявляется во всей своей сложности. Ключевой для понимания мифа Бакста о самом себе оказывается еврейская тема, неразрывно связанная с темой обращения к древнегреческой архаике и идеей нового Возрождения. Ольга Медведкова — историк искусства и архитектуры, доктор наук, старший научный сотрудник Национального центра научных исследований Франции, автор книг и статей, посвященных истории европейской архитектуры Нового времени и проблемам русского искусства.
Denne bog er ikke tilgængelig i øjeblikket
476 trykte sider
Har du allerede læst den? Hvad synes du om den?
👍👎

Citater

  • Екатерина Сванидзеhar citeretfor 2 år siden
    У самого Бакста — на фоне других художников журнала, Сомова или Лансере, — очень скоро, не позднее чем с 1900 года, появилась своя, отдельная от всех остальных линия, свой голос, лейтмотив. Этой его «территорией» стала вариация на античную, и даже именно на греческую, тему. Возьмем, к примеру, его иллюстрацию к стихотворению Бальмонта «Предопределение». Виньетка изображает стилизованную греческую вазу, близкую к типу канфара. Такие канфары были и в Эрмитаже, и в музее Штиглица. Ножка трактована как каннелированная колонна и обвита змеей, которая была вторым, после орла, любимым зверем Заратустры и, конечно, в контексте стихотворения — символом вечности. Именно под змеей Бакст написал свое имя латинскими буквами. По тулову канфара движется ритуальная процессия. Женщины несут гирлянды, танцуют. А сверху, на крышке, сидят три парки или мойры (Μοῖραι) — богини доли, участи, судьбы: Клото, Лахесис и Атропос. Над ними, еще выше, висит, перекинутая через ручки вазы, нить судьбы. Мойры ничего не плетут и не перерезают, они застыли в оцепенении, наблюдают, присутствуют, ждут. В своем триединстве они сами подчинены невидимой высшей силе, нависшей над ними. Была ли то страшная гомеровская Мойра или безличная необходимость, платоновская Ананке, неподвластная даже богам? То самое представление о судьбе, повелевающей богами, которым проникнут как гомеровский эпос, так и Рождение трагедии? Насыщенное ницшеанскими темами, стихотворение Бальмонта конденсировало представление о человеческой конечности и о том, что, только бесстрашно принимая ее, человек становится самим собой и получает в подарок право сбросить «отцовский выцветший наряд», то есть право прожить свою собственную жизнь, право на свою «историю»:
  • Екатерина Сванидзеhar citeretfor 2 år siden
    Подлинным ницшеанцем Мира искусства был Дмитрий Мережковский. В своей драме «Сильвио» (1887), которая свидетельствовала о внимательном чтении Мережковским как Ницше, так и Мишле, Буркхардта и Уолтера Патера, на сцену выходил ренессансный Principe, одинокий мечтатель, отрешенный от мира искатель свободы, идеалом которого был орел — один из двух преданных зверей Заратустры. Когда Бакст к выходу первого номера Мира искусства нарисовал для журнала его фирменный знак, им стал именно этот Заратустров орел, сидящий на горной вершине. Бенуа из Парижа немедленно потребовал объяснить аллегорию, которая, по всей видимости, не слишком ему понравилась, или, что вероятнее, не понравилось, что его друзья «справились» без него. И Бакст объяснил это следующим образом: «Дорогой Шура! С невыразимым отвращением принимаюсь за объяснение скрытого символа или аллегории „орла“… Всегда художнику (современному) неприятно делать вивисекцию своей нарочно запрятанной мысли, да это не улучшает уразумение, ибо после объяснения рисунок или картина не кажется лучше, чем до объяснения» [344]. Эти слова намекали, возможно, на то, как Бенуа некогда отчитывал Бакста за идейность и литературщину. Т
  • Екатерина Сванидзеhar citeretfor 2 år siden
    Дягилев провозгласил себя Меценатом [328]. Он тем не менее оказался в дальнейшем способным к написанию не только критических статей журналистского характера и каталогов выставок, но и той теоретической статьи [329], которой открывался первый номер журнала Мир искусства. Симптоматично, что эта статья, «Наш мнимый упадок», начиналась именно размышлением о том, как распространяются теоретические идеи и концепции и как в конечном счете, благодаря их циркуляции, образуется дух времени. Это размышление подкреплялось цитатой из Достоевского, который стал впоследствии одним из главных культурных героев журнала [330]: «Идеи летают в воздухе, но непременно по законам; идеи живут и распространяются по законам, слишком трудно для нас уловимым; идеи заразительны, и знаете ли вы, что в общем настроении жизни иная идея, доступная лишь высокообразованному и развитому уму, может вдруг передаться существу грубому и ни об чем никогда не заботившемуся, и вдруг заразить его душу своим влиянием» [331].

På boghylderne

fb2epub
Træk og slip dine filer (ikke mere end 5 ad gangen)