Моя мать смеется

Мы не можем вспомнить. Мы больше не вспоминаем хорошие моменты

Но все-таки спросила себя, почему мягкость незнакомого человека может так успокоить.

Я спрашивала себя, так ли уж хорошо быть сильной.

Я слушаю ее смех. Ее смешит всякая ерунда. Эта ерунда — большое дело

Я не хочу сказать, что у нее нет стыда. Есть, но только самый необходимый, не более того. Ее ничего особенно не смущает, тем более нагота. Не скажу, что совсем нет, но иногда у меня возникают вопросы. Я нечто среднее между матерью и отцом, иногда мне стыдно, а потом вдруг нет.

сестре нужно веселиться, приглашать людей. Моя сестра хочет, чтобы было шумно.

Племянник хочет куда-нибудь пойти вечером. Танцевать всю ночь, пить и, может быть, познакомиться с девушкой и целоваться с ней всю ночь.

Мне хочется быть такой, как он или как моя сестра, но у меня не выходит, и я иду принять снотворное.

Я говорю, что смогу, тогда она говорит, что обычно, когда я приезжаю, готовит она, и снова пытается меня обнять, когда я прохожу мимо, а я уклоняюсь и внезапно чувствую себя жестокой, даже глупой. Что здесь такого в конце концов, почему бы не дать себя обнять, ей бы было приятно

Еще жива. И тут она сказала мне, ты была со мной агрессивна. Муж сестры посмотрел на меня, наверное, она бредит. Но я знала, что нет.

Наоборот, она говорила правду. Без всех этих «я люблю тебя». Момент настал. Я забыла о нескольких других моментах в Брюсселе. Об ударе кулаком, «ты от меня бегаешь», «мне от тебя хуже, а не лучше». Я забыла о всех других моментах, когда она вдруг позволяла мне вздохнуть.

Забыла, а потом вспомнила и была рада.

Моя мать говорила правду. Я была страшно рада. Говорила себе, что она меняется и что если она останется жива, она станет другой, и я тоже. Наконец-то.

Говорю себе, я ее сейчас убью.

Это было бы просто. В конце концов, что мне мешает.

Сама себе и мешаю.

Хотя я уверена, что можно много чего рассказать о Камбодже или о Японии, но она почти ничего не рассказывала.