Пытки

И сейчас я больше всего жалею, конечно, о том, что не успел написать книгу о своей тюрьме до того, как это все начало происходить. Потому что теперь я не понимаю, как же сосредоточиться на чем-то давнем и своем. На чем-то, где не было пыток. И зачем теперь нужно рассказывать о чем-то еще? Разве расставание с женой, тюремная монополия, тюремные рецепты и УДО можно сравнить с электропроводами каждый день и этим: «Димочка» и «Витя! Витя!»? Нет, на самом деле под этим всем можно смеяться. И над этим всем можно смеяться даже. В общем-то, по-другому с этим и не получается. Смех делает тебя на минуточку неуязвимым, устойчивым к этому. Пока ты не доходишь до какой-то степени осознания этого. Тогда должно произойти что-то еще более хуевое, настолько хуевое, чтобы шутки с этим были прям истеричными от самого корня, от первого звука. Наверно, тогда смех опять заработает — на минуточку.

Все сидели, терпели и молчали — и я молчал месяц после той поездки в Пензу. Вот этот жанр общения с родными заключенных. Родные всегда считают, что они-то лучше знают, что будет их сыну на пользу. Считают, что имеют право молчать о пытках, потому что пытают их сына или мужа. И очень заражают этим остальных. Заразили меня. Ведь с ними так сложно спорить. Ведь они имеют право, а ты — нет. И они правы в этом, а ты — нет.

Никаких передышек не было, удары и вопросы, удары и ответы, удары и угрозы. «Ты сейчас на мороз голый пойдешь, хочешь? Сейчас мы тебе по яйцам бить будем шокером», — и прочие угрозы произносил в основном Бондарев К. А. Человека в маске обычно интересовало положение моего тела, крики, он заламывал меня, хватал за шею, «шкирку», руки и куртку, а также наносил удары в спину, грудь, затылок и изредка в лицо — когда я снова пытался отвернуть ногу, разворачиваясь спиной к окну.

Мне задавали вопросы, если я не знал ответа — меня били током, если ответ не совпадал с их ожиданиями — били током, если я задумывался или формулировал долго — били током, если забывал то, что сказали — били током.