Карты смысла. Архитектура верования

я прочел «Дорогу на Уиган-Пирс» Джорджа Оруэлла. Эта книга окончательно подорвала мои убеждения. Я утратил веру не только в социалистическую идеологию, но и в сами идеологические позиции. В знаменитом заключительном эссе (написанном для – и к вящему разочарованию – британского Левого книжного клуба), Оруэлл вскрыл величайший недостаток социализма и причину его частых неудач в завоевании и удержании власти (по крайней мере, в Великобритании). Оруэлл заявил, что на самом деле социалисты не любили бедных. Они просто ненавидели богатых[3]. Как удивительно точно подмечено! Маска социалистической идеологии прикрывала обиду и ненависть, порожденные неудачей. Многие члены партии, с которыми я встречался, использовали идеалы социальной справедливости, чтобы оправдать жажду личной мести.

Кто, как не богатые, образованные и уважаемые, виновны в том, что я беден, безграмотен и презираем? Как удобно здесь ввернуть жажду мести и требования абстрактной справедливости! Отчего не получить заслуженную компенсацию от тех, кому повезло больше?

Оруэлл заявил, что на самом деле социалисты не любили бедных. Они просто ненавидели богатых

К любому желающему сделать мир лучше, изменив других, следовало относиться с подозрением.

С развитием истории простое описание особенно важных (и, следовательно, убедительных) моделей поведения/представления начинает побуждать к активному подражанию. На этом этапе семантическая система, активизируя образы в событийной памяти, подготавливает почву для изменения самого порядка действия. Это означает создание «петли обратной связи», в которой информация может перемещаться вверх и вниз по «уровням сознания», преобразовываясь и расширяясь по мере движения (необходимым посредником здесь выступает социальная среда). Развитие повествования означает словесное обобщение знаний, абстрактно существующих в эпизодической памяти и воплощенных в поведении. С его помощью можно широко и быстро распространять такие знания среди общающихся людей с минимальными затратами времени и сил, а также просто и точно сохранять их в неприкосновенности для будущих поколений. Повествовательное описание архетипических моделей поведения и схем представления, то есть миф, является важнейшей предпосылкой построения общества и последующего управления предположениями, действиями и желаниями личности, обусловленными культурной средой.

Только после того как поведенческая (упорядоченная) мудрость представлена в событийной памяти и изображена в драме и повествовании, ее можно облечь в сознательную словесную форму (прецедурное знание не изобразительно в своем основном виде) или при необходимости изменить в отвлеченном смысле. Информация о знании того, как, накапливаемая в ходе исследовательской деятельности, может, тем не менее, передаваться от человека к человеку в обществе посредством подражания. Пиаже указывает, например, что дети сначала совершают действия с объектами, чтобы определить их свойства, а затем почти сразу подражают сами себе, превращая изначально спонтанное поведение в нечто, подлежащее изображению и обязательному повторению[180]. То же самое происходит при общении взрослых: действие одного быстро копируется другими, превращается в привычку, а затем обобщается и далее упорядочивается. Таким образом, некий общий алгоритм, когда поведение человека подхватывается и изменяется окружающими, может возникнуть и при отсутствии осознания его структуры. Однако как только социальный ритуал установлен, он может быть быстро описан и систематизирован – при условии достаточной способности к познанию и зрелости. Этот же процесс происходит во время спонтанного возникновения (а затем систематизации) детских игр[181]. Именно создание таких игр – и их совершенствование через повторяющееся общение – является основой для построения самой культуры.

Великий Отец — это противопоставление порядка хаосу, прошлого настоящему, старого молодому. Это дух предков, чья сила простирается за пределы могилы и сдерживается строгими обрядами и смирением. Он — порождение вечной войны между великими героями прошлого, и он же в облике истинного родителя стоит над развивающейся личностью, словно божество. Великий Отец — дряхлый правитель, старость которого опасна, и некогда могучий воин, околдованный врагами. Он — вечное препятствие для непорочной невесты; деспотичный отец, который надежно прячет свою цветущую дочь. Он — деспотичный властелин земли, опустошенной засухой, и хозяин замка, в котором остановилось время.
Великий Отец — это защита и необходимая помощь для роста и развития, но абсолютное отождествление с его личностью и силой в конечном счете разрушает душу. Возможности личности не полностью исчерпываются культурой, карьерой и социальной ролью. Поэтому на рисунке 45 изображен исследующий герой, отпрыск порядка и хаоса, Сын Великого Отца [35

Случайно окунуться в состояние хаоса — значит соприкоснуться с «силами, которые подрывают привычное устройство мира

Он — защита глупцов, преследователь гениев, а также непременное условие гениальности и наказание глупости.

что встретилось на пути человека.

Все, что защищает и поощряет (и потому предсказуемо и авторитетно), обязательно обладает способностью душить и угнетать (и может непредсказуемо проявиться в любой ситуации). С

«Повествования о известном» — ритуальные обычаи, легенды о древних героях, мифы и символы культурной или расовой уникальности — очерчивают привычную территорию.