Неудавшаяся империя: Советский Союз в холодной войне от Сталина до Горбачева

Рьяные поклонники Рейгана не устают повторять, будто победа в холодной войне одержана в результате «крестового похода» американского президента против коммунизма, а также благодаря его программе СОИ. Эти утверждения — плод мифологизированного сознания американских правых. Пользуясь спортивной аналогией, СОИ была лишь «запасным игроком» в заключительном матче между СССР и США. В то же время сам Рейган действительно сыграл очень важную роль в окончании холодной войны. Он увидел историческую перспективу в отношениях с Горбачевым и в конечном счете воспользовался этим шансом. Главная заслуга Рейгана перед историей человечества заключается не в том, что он был «рыцарем» холодной войны, а в том, что он выступил, к удивлению своего окружения, миротворцем, сторонником переговоров и горячим поборником полного ядерного разоружения

американская идеология политической свободы и рыночного капитализма была не менее глобальной, мессианской и бескомпромиссной, чем коммунистическая идеология Кремля. В этом смысле холодная война была ближе к религиозному конфликту, чем к тем войнам, которые, согласно Клаузевицу, являются «продолжением политики иными средствами». Советско-американская конфронтация стала схваткой, где ничья была невозможна, где борьба велась до полной победы или поражения. Две сверхдержавы в мессианском угаре навязали всему миру логику биполярного противостояния и на долгие годы подмяли под себя, оттеснили на обочину истории другие виды конфликтов — региональные, экономические и религиозные

Вряд ли во всемирной истории найдется еще один пример, когда государственный деятель с такой готовностью поставил бы все, включая геополитическое положение своей слабеющей сверхдержавы и собственное политическое будущее, в зависимость от воплощения глобальной этической программы. Даже Ленин, который оставался героем Горбачева по крайней мере до конца 1989 г., не был готов пойти на риск потери государственной власти в 1918 г. во имя разжигания «мировой революции», а вместо этого заключил «позорный» Брестский мир с кайзеровской Германией.

Коль просто не мог оставаться безучастным, когда перед ФРГ открылась возможность содействовать переменам в Центральной и Восточной Европе. 25 августа 1989 г. Коль добился соглашения с правительством Немета в Венгрии, по которому венгры открыли границу с Австрией для перебежчиков из ГДР. За это Венгрия получила 1 млрд. марок для покрытия своего бюджетного дефицита. Детали этого соглашения, сыгравшего роковую роль для судьбы ГДР, стали известны из сборника документов, опубликованных самим Колем{1212}. До сих пор неясно, когда и какую информацию об этой сделке получила Москва. Когда венгерский лидер послал записку Шеварднадзе о своей договоренности с ФРГ открыть границу (финансовая сторона вопроса в ней не упоминалась), Шеварднадзе лишь ответил: «Это дело, которое касается только Венгрии, ГДР и ФРГ»{1213}. В октябре Хонеккер сообщил Горбачеву о том, что Немет получил от СДПГ заем на сумму в 550 млн. марок при условии, что «венгры откроют границу с Австрией»{1214}.
Какова была реакция Горбачева на это, неизвестно до сих пор. Он и остальные приверженцы «нового мышления» еще с 1987 г. видели в Хонеккере закоренелого реакционера после того, как тот начал открыто выступать против политики Горбачева{1215}. Секретарь ЦК Вадим Медведев, отвечавший за связи с социалистическими странами и за идеологию, побывал в ГДР в сентябре 1989 г. и вернулся в Москву «с нелегкими мыслями». Согласно его выводу, «первое, что надо было сделать, — это принять решение о смене руководства, тем более что в отличие, например, от Чехословакии и Болгарии тут не возникало сложностей с подбором преемника». Об этом он доложил Горбачеву{1216}. В то же самое время сотрудники КГБ, работавшие в ГДР, сообщали в Москву о расстановке сил в руководстве ГДР (не вдаваясь в подробные политические рекомендации) и указывали на то, что ситуация требует немедленной отставки Хонеккера{1217}.

Волновала Горбачева и позиция правительства Западной Германии, в том числе в отношении ГДР. В советском политическом классе, если не считать горстки приверженцев «нового мышления», внешнеполитические и военные круги по-прежнему с подозрением косились на ФРГ. Сам Горбачев в течение двух лет отказывался встретиться с канцлером Гельмутом Колем из-за того, что тот сравнил его перестройку с геббельсовской пропагандой. Тем не менее к концу 1988 г. Горбачев принял Коля в Москве и сумел установить с ним прекрасные личные отношения. Их дружба не замедлила отразиться на внешней политике СССР в германском вопросе, один западный ученый описал это событие как «замену одного союзника на другого» — ни много ни мало. В то время как между Кремлем и Бонном произошло резкое потепление, отношения Горбачева с руководством ГДР становились откровенно неприязненными. Горбачев и Шеварднадзе лишили руководство Восточной Германии тех рычагов влияния на международную политику СССР, которыми оно столь часто и с успехом пользовалось в прошлом{1210}.

Большинство записок предсказывало всеобщий кризис в соцлагере. В записке международного отдела ЦК заключалось, что на первый план выдвинулся экономический фактор, способность страны вписаться в мировое хозяйство. Восточноевропейские союзники СССР в этом смысле уже давно оказались «в сильнейшем магнитном поле экономического роста и социального благосостояния западноевропейских государств. На этом фоне, с одной стороны, меркнут их собственные достижения, а с другой — практически не воспринимаются существующие на Западе реальные проблемы и трудности». В этой обстановке «в ряде социалистических стран идет процесс отторжения обществом существующих политических институтов, идеологических ценностей»

Горбачев действительно испытывал странную для коммунистического правителя нелюбовь к силовым, военным и административным мерам, что являлось одной из основополагающих черт его характера. Горбачев искренне верил в принцип ненасилия, ставя его во главу угла своей внутренней и внешней политики, а также личных отношений. Его коллеги и соратники подтверждают, что для Горбачева «нежелание проливать кровь было не только критерием, но и условием для его политической деятельности». По их признанию, Горбачев «по характеру не только не способен применять диктаторские методы, но даже прибегать к жестким административным мерам». Недруги Горбачева заявляют, что он «боялся кровопролития», даже когда это диктовалось интересами государства{1191}.

Примером для Горбачева — как в смысле направления, которое он задал Советскому Союзу, так и на международной арене — был идеализированный Ленин в противоположность Сталину. Сталин, создавший советскую империю, практически не отделял себя от собственного творения. Малейший вызов интересам СССР он воспринимал как личную угрозу, и наоборот, любое проявление недостаточного уважения его личному статусу и авторитету (особенно со стороны иностранцев) он оценивал как недопустимое оскорбление престижа Советского Союза как великой державы. Горбачев не отождествлял лично себя с советским государством и советской империей в том виде и в той форме, как они достались ему в наследство от предшественников. Позже он сказал, что делал все, чтобы «сохранить Союз». Однако речь не шла о сохранении СССР в любой форме и любой ценой. В действительности он считал, что советская империя либо будет преобразована революционно, согласно его идеям перестройки, либо она обречена.

К весне 1989 г. даже ближайшим соратникам Горбачева стало очевидно, что пересмотр советской идеологии и истории, начатый сверху, вызвал обвал всей политической системы. Горбачев перестал контролировать события как за рубежом, так и в собственной стране. В мае 1989 г. Анатолий Черняев с тревогой записал в своем дневнике: «Внутри растет тоска и тревога, ощущение кризиса горбачевской идеи. Он готов далеко пойти. Но что это означает? Любимое его словечко — "непредсказуемость". А скорее всего мы будем иметь развал государства или что-то похожее на хаос»{1161}.

В 1984 г. после встречи с Горбачевым премьер-министр Великобритании Маргарет Тэтчер пришла к выводу, что «с ним можно иметь дело». Тэтчер особо отметила, что Горбачев процитировал слова лорда Палмерстона: «Нет постоянных союзников, но есть только постоянные интересы»{1156}. Однако советская политика в 1988-1991 гг. по своей сути оказалась прямо противоположна заповеди Палмерстона: идеалистические принципы заняли место «постоянных интересов», мессианские ожидания заменили стратегию.