Два Готика

Так это не Готик уходил к Селените, — это в его одежде бегала Настя. Как глупо!
Как жаль ночного, несбыточного сна!
Ночной милой жизни, и Селениты, и всего, чего нет и не было!
Все таинственное объяснилось так просто и пошло.
Готику стало тоскливо.
Он опять заплакал.
Отец взял его на руки и отнес в спальню, утешая обещанием купить велосипед.
А Лютику было смешно. Он дурачился и хохотал.
— Ну, спите, спите, дети! — сказал Александр Андреевич.
И все опять в своих спальнях.
Спать!
Прощай, иная, неведомая, тайная жизнь. Надо жить дневными скучными переживаниями и, когда придет ночь, спать бессмысленно и тяжело.

радостная сияет на ее лице улыбка, — но эта радость растворена в дивной печали.
И от этой радости, и от этой печали кружится голова и на глазах закипают слезы.

Вот и Селенита. Милая, как и вчера. Милая, милая. Ножки у нее белые, необутые, как у Готика, — чтобы не было Готику стыдно.

Опять по той же дорожке, что и вчера, пробирался мальчик, так же прячась. Сегодня он был босой.
Готик слабо удивился.
Подумал стыдливо:
«Как же я приду к милой Селениточке босиком?»
И вдруг опять неодолимая сонливость потянула его к постели.
Заснул.
И снова призрачные сны ему снились.
XVIII
Снилось Готику, что он идет к Селените. Его ногам сыро, ему неловко, что он босой. Но он не может и не хочет остановиться. Неведомая сила влечет его.

Вот то-то и весело, что нет связи. Не связано, свободно. А где логическая связь, там тоска, тощища. Тоска таскать все от причины к следствию. А вот так-то лучше, как хочу, так и верчу. Когда рассуждаю дельно, то чувствую тосчищу, словно таз чищу, никому ненужный таз.

Таить от всех.
И никто никогда не узнает.
Ночью все иное.
Дневные спят, лежат неподвижными телами, — и тогда исходят иные, внутренние, которых днем мы не знаем».

Как хорошо, что можно переселиться в другое тело, раздвоить свою душу, иметь свою тайну!

Готик мечтал о лунной царевне, милой Селениточке.
— Она Селениточка.
— А на селе ниточка, — дразнил кто-то Лютиным голосом.
И мечты о раздвоении весь день сладко волновали его.
Он думал:
«Как хорошо, что есть иная жизнь, ночная, дивная, похожая на сказку, другая, кроме этой дневной, грубой, солнечной, скучной!

Людмила Яковлевна, Лютина и Готина мать,

Дивный замок Селениты весь пронизан лунным светом.
Отуманенной дорогой, по долине, где мечтают полуночные цветы, Готик проходил тихонько, легкой тенью, еле слышный, еле видный, до травы едва касаясь. И пришел