Цвингер

двутавровые балки и швеллеры.

«Коротки ноги у миноги на небо лезть»,

«Это средство перемещения посередине неудобно, а по краям опасно», ​​​​​—

Намечена канва. Найдем

честь ей в общем-то, не стала,

В лесу было уже не так темно. С семи часов был будто молоком разведен негустой ночной воздух. Закипало и бурлило что-то вроде кастрюли на газу.
Это сколько же существ одновременно посмотрело на часы, продрало глаза, приподняло головы. Заворошилось и зажило.
А солнце только начинало разбираться с первыми вопросами – откуда ему вылезать и какой бочок недоношенных олив срочнее прогревать-жалеть.

Час они с Антонией сидели, друг друга обняв, глядя в черную сторону моря. Потом Антония прервала тишину. Надо же было хоть что-то делать, не каменеть так от горя, внезапно остановившись, когда бежать никуда не надо и делать нечего вообще. Смотреть на оливковые листья, свернувшиеся туннелями, по которым торопятся муравьи обгладывать ящерицу, от нее остался скелет – это ночью увидеть невозможно, да и муравьи по ночам спят. Единственное, что в такой тьме и в такой боли может разрешить что-то, может развязать что-то, – речь. Особенно если эта речь двадцать пять лет снилась в несбыточных снах.

Второй, разымчивый запах – нагретое оливковое масло и от морской соли пряные прижаренные шкурки дорад на сланцевой плите. Когда готовка сдабривается розмарином, его резкий аромат затягивает собой все.
Солнце из жгучего становится деликатным. Начинает быть видно в два раза пронзительней в глубину пейзажа. Свет уже не отражается, слепя, от предметов, а мягко их проходит насквозь и высвечивает контуры их. Оливы на глазах темнеют с каждой минутой. На кочеврягих стволах олив отчетливо различается мох, а во мху не успевшие улечься спать насекомцы, их детва, муравей, несущий к себе по месту проживания тлю, и в животике тли – драгоценное для потомства муравья молозиво.
На прогулку, дождавшись заката, вылетают страшные жуки. Бреющим полетом «летучий олень», за ним «летучий ребенок». Пронесутся вот так над головой – кинешься в канаву, как полвека назад кидались от «юнкерсов».

В «Тортони», в Буэнос-Айресе, у Пласа де Майо, вы давно там не бывали, Зиман? Три отвратительные статуи изображают Борхеса, Гарделя и Альфонсину Сторни. Борхес, навалившийся на палку, это надо видеть. Кажется, на его плечах весь кич и все убожество мира. Гардель… Вольвер…
– Альмодовар.
– Да, Зиман. Вот и я о чем. Кстати, я тут побывал и в «Греко» в Риме – огорчился. Такая же мертвечина, как и мумифицированные «Флор» и «Дё Маго» в Париже. И «Никербокер»…
– Даже в «Липпе» публика уже не та и официанты не те.
– Я в Праге вообще отказался от мысли идти в «У Флеку» и двинул прямиком в «Златого тигра»!
– К тому же «У Флеку» уже давно переименовали в «У Швейка», – парировал Вика. – Там теперь очень маленькие порции бехеровских шкварок, горелый жир, дороговизна.
– В «Златом тигре» лучше. Это пивная Богумила Храбала. Там говорят только по-чешски. С туристами неласковы. А мне только того и надо.

Вот он – момент. В этот центр воткнута игла циркуля, очертившего круг жизни и смерти пишущего. В отличие от многих других людей, ему выпало прожить такую жизнь, в которой точка для втыкания циркуля –