Милан Кундера

кокетство — это обещание соития без гарантии.

Мать не уставая объясняла Терезе, что быть матерью — значит всем жертвовать. Ее слова звучали убедительно, ибо за ними стоял опыт женщины, утратившей все ради своего ребенка. Тереза слушала и верила, что самая большая ценность в жизни — материнство и что оно при этом — великая жертва. Если материнство — воплощенная Жертва, тогда удел дочери — олицетворять Вину, которую никогда нельзя искупить.

Но не становится ли событие тем значительнее и исключительнее, чем большее число случайностей приводит к нему?

Лишь случайность может предстать перед нами как послание. Все, что происходит по необходимости, что ожидаемо, что повторяется всякий день, то немо. Лишь случайность о чем-то говорит нам. Мы стремимся прочесть ее, как читают цыганки по узорам, начертанным кофейной гущей на дне чашки.

Томаш явился Терезе в ресторане как абсолютная случайность. Он сидел за столом, глядя в открытую книгу. Потом вдруг поднял глаза на Терезу, улыбнулся и сказал: «Рюмку коньяка»

Но чего стоит жизнь, если первая же ее репетиция есть уже сама жизнь? Вот почему жизнь всегда подобна наброску. Но и «набросок» не точное слово, поскольку набросок всегда начертание чего-то, подготовка к той или иной картине, тогда как набросок, каким является наша жизнь, — набросок к ничему, начертание, так и не воплощенное в картину.

Истинная доброта человека во всей ее чистоте и свободе может проявиться лишь по отношению к тому, кто не обладает никакой силой. Подлинное нравственное испытание человечества, то наиглавнейшее испытание (спрятанное так глубоко, что ускользает от нашего взора) коренится в его отношении к тем, кто отдан ему во власть: к животным

Она испытывала непреодолимое желание сказать ему, точно самая банальная из всех женщин: не отпускай меня, держи меня возле себя, укроти меня, сделай меня своей рабыней, будь сильным! Но это были слова, которые она не могла и не умела произнести

Все события в руках Божьих. И мы ничего не ведаем об их завтраш­ней судьбе, иными словами, я хочу сказать, что принимать жизнь во всех ее проявлениях означа­ет принимать непредвиденное. А ребенок – это концентрация непредвиденного. Ребенок – сама непредвиденность. Вам не дано знать, что из него получится, что он принесет вам, и именно потому вы должны принять его. Иначе вы живете лишь вполовину, живете как человек, не умеющий пла­вать и плещущийся у берега, тогда как настоящее море только там, где оно глубоко.

В этой стране человек никогда не знает, ко­гда он может ему понадобиться. И потом, это для меня дело принципа. Человек должен получить яд в день своего совершеннолетия. Он должен быть вручен ему на торжественной церемонии. Но не для того, чтобы соблазнять его самоубийст­вом. Напротив, чтобы жить с большим спокойст­вием и большей уверенностью. Чтобы жить с со­знанием, что он хозяин своей жизни и смерти.

Как вы думаете, что является высшим наслаждением для человека? Вы можете пред­полагать что угодно, но все равно не дойдете до истины, ибо вы не достаточно искренни. Это не упрек, ибо для искренности необходимо само­познание, а для самопознания – время. Но мо­жет ли быть искренней девушка, которая так излучает молодость, как вы? Она не может быть искренней, поскольку не познала себя самое. Но если бы познала себя, она должна была бы со­гласиться со мной, что наивысшее наслаждение для человека – это быть предметом восхище­ния. Вы так не думаете?

л блюдо за блюдом.

Бертлеф, как истый гурман, комментировал вкус отдельных кушаний, и Шкрета заметил, что он уже не помнит, когда ел с таким аппетитом.

– В последний раз, наверное, еще когда мне готовила мама, но я был тогда совсем малень­кий. С пяти лет я сирота. Мир, окружавший меня, был чужим, чужой мне казалась и кухня. Любовь к еде вырастает из любви к людям.

– Это правда, – сказал Бертлеф, подцепив вилкой кусок говядины.