Гарольд Пинтер

– Слушай, а ты понимаешь, где ты сейчас находишься?

– И где же это?

– В центре Лондона – в буквальном смысле слова. В очаге культуры.

– А у меня уже никаких чувств к нему не осталось. Так, притворяюсь для виду.

– Знаешь, – сказал Пит, – по-моему, тебе самое время встряхнуться и разобраться, что происходит у тебя в башке.

Ну хорошо, я не могу сказать, что вижу мир таким же образом, как они. Наверное, одного знания, что эти точки света существуют, недостаточно. Может, у нас даже нет ничего общего во взглядах. Я только вот что хотел сказать. Эта световая точка указывает тебе угол твоей орбиты. И нечего на меня так смотреть. Ты не понимаешь. Этот огонек дает тебе чувство направления, даже если ты не двигаешься с места.

– Ну и что мне теперь, на колени упасть?

– Это было бы очень разумно с твоей стороны.

По мне, так вообще, если ночью не спишь, то можно только есть. Либо спишь, либо ешь. И это помогает мне поддерживать форму, особенно когда я дома. Мне надо спуститься на кухню, чтобы поставить чайник, потом подняться, чтобы закончить то, что я делал, потом спуститься, чтобы соорудить сэндвич или салат, потом подняться, чтобы закончить то, чем занимался, потом спуститься, чтобы посмотреть, как там сосиски, если у меня есть сосиски, потом подняться, чтобы доделать то, чем занимался, потом спуститься, чтобы накрыть на стол, потом подняться, чтобы закончить то, что делал, потом спуститься…

– Все!

– Что скажешь про мою кухню? Она изменилась?

Марк достал из кармана расческу и причесался.

– По-моему, она остается кухней высочайшего класса в данных обстоятельствах, – сказал он.

Что ты думаешь об этой книге? Мне бы хотелось, чтобы ты пригляделся, принюхался к ней. Ты ничего подобного в жизни не видел. Это я тебе гарантирую.

Марк убрал расческу в карман и посмотрел на название книги.

– «Теория интегралов» Риммана. Ты что такое задумал, решил ввести меня в искушение?

– Комнаты, – сказал он, – в которых мы живем.

– Не говори, даже не упоминай при мне об этом, – сказал Лен.

Он протестующе вздернул руки. Потом покачал головой и поцокал языком.

– Комнаты, в которых мы живем, открытые и закрытые.

Он придвинул к себе стул, задвинутый под стол, хотел было сесть, но потом задвинул стул обратно и постучал по стене.

– Они меняют форму совершенно произвольно, – сказал он. – Честно говоря, я бы не возражал, меня бы даже вполне устроило, если б эти комнаты сохраняли свою форму, понимаешь ли, обретали постоянную форму и содержание. Так нет же. Мне никак не удается уловить те контуры, которые можно было бы с уверенностью назвать естественными и изначально им присущими. В этом-то вся и проблема. Я ничего не имею против того, чтобы комнаты, двери, лестницы и все остальное вело себя естественно. Но я не могу на них положиться.

– Если ты внутри, – продолжал бормотать Лен, – то ты внутри, а? Нужно будет приберечь эту мудрость на черный день.

За что я пока не брался? Никогда не был ловцом жемчуга и медбратом. И какой мне со всего этого толк? Никакого. Смех, да и только. Никогда я не мог посмотреть на себя в зеркало и сказать: вот это я.

И все же, подумала она, я встала, и равновесие было нарушено. Я вставляю палки в колеса мироздания. Я нарушила естественный ход событий и нанесла непоправимый удар по мировой гармонии.