Донна Харауэй

Мы все колонизованы этими мифами о происхождении с их стремлением исполниться через апокалипсис. Фаллогоцентристские истории происхождения, наиболее важные для феминистских киборгов, встроены в текстовые технологии — технологии пишущие мир, биотехнологию и микроэлектронику, — которые в последнее время текстуализовали наши тела в качестве проблем кода в схеме C3I. Истории феминистских киборгов имеют своей задачей перекодировку коммуникации и информации для подрыва управления и контроля.

В конце ХХ века, в наше время, мифическое время, мы все — химеры, выдуманные и сфабрикованные гибриды машины и организма; короче, мы — киборги. Киборг — наша онтология, от него идет наша политика. Киборг есть конденсированный образ как воображения, так и материальной реальности — два совмещенных центра, структурирующих любую возможность исторической трансформации. В традиции западной науки и политики — традиции расистского, маскулинно-центрированного капитализма, традиции прогресса, традиции освоения природы как ресурса для производства культуры, традиции воспроизводства себя самого из отражений других — отношение между организмом и машиной было пограничной войной.

Киборг — создание постгендерного мира, он ничего общего не имеет с бисексуальностью, доэдиповым симбиозом, неотчужденным трудом или прочими соблазнами органической целостности, достигаемой окончательным усвоением всех сил всех частей в некое высшее единство. В каком-то смысле у киборга нет истории происхождения в западном понимании; «последняя» ирония, поскольку киборг — это также чудовищный апокалиптический телос разогнанных западных овладений абстрактной индивидуации, конечная самость, оторванная, наконец, от всякой зависимости, человек в космическом пространстве.