Валерий Кислов

Одним из пределов (вызовов) живописного представления, вероятно, является стремление слиться с предметом, который оно обозначает (другая крайность может выражаться в том, чтобы навсегда отойти от самого поня­тия модели, произвести нечто неповторимое, призванное гарантировать саму художественность искусства)

То, что на короткое время останавливает наш взгляд, это — вторжение фиктивности в мир, которому — в силу того, что можно назвать нашей бытовой слепотой, — мы уже не способны уделять внимание

целая серия эффектов, которые можно назвать «эффектами чего-то действительного» (или пережитого), где все, что мы спонтанно и «естественно» приписали бы жизни, природе, а не искусству, ухищрению, — то есть скопом: беспорядок, потертость, патина, пыль, неряшливость, случайность, легкий изъян, неправильность и т. д., — будет точно подставлено, инсценировано, дабы указать нашему пораженному и изумленному взору, что мы пребываем в живой и вибрирующей действи­тельности: приотворенная дверь, приоткрытое окно, не до конца задернутая штора, плохо подогнанный ставень кажутся гораздо более «подлинными» не столько потому, что их труднее писать из-за эффектов перспективы — а, значит, художнику прихо­дится идти на больший риск, — сколько потому, что дверная или оконная щель будет нас настойчиво уверять в том, что в этом доме живут…

Что такое живопись, нам, предположитель­но, известно: пигментные красители различного происхождения, смешанные с особыми связующими веществами и нанесенные более или менее тонкими слоями на разно­образные основы. А действительность? Где она начинается? Где заканчивается? И как вообще можно удостовериться в реальности сигнала, переданного нашим высшим зрительным центрам? Разве мы не видим своими собственными глазами, что железнодорож­ные рельсы сходятся перед тем, как исчезнуть в бесконечности?

Еще в начале карьеры я сразу же записал себя в разряд фонометрографов. Все мои работы — чистейшей воды фонометрия.

К тому же мне приятнее измерять звук, нежели в него вслушиваться. С фонометром в руке я работаю радостно & уверенно.

Смею вас заверить: в жизни не видел ничего более омерзительного. Я даже позвал слугу, чтобы и он посмотрел.

У меня очень серьезный вид, и если я смеюсь, то делаю это нечаянно. За что извиняюсь всегда и искренне.

Но... но... пожалуй, у меня есть алиби — такое маленькое-премаленькое — малюсенькое: разве я не могу с уверенностью заявить, что был вне себя & за две тысячи лье от мысли, что совершаю преступление? Ведь это серьезное алиби & ничего сложного в этом нет!

В прошлом году я прочел несколько лекций на тему «Ум и Музыкальность животных».
Сегодня я буду говорить об «Уме и Музыкальности критиков». Тема почти та же, но, разумеется, есть отличия.