Манон Леско. Опасные связи

Пансионерка — При отсутствии светской школы для детей дворян, сыновья их обычно получали образование в иезуитских коллежах или же дома, тогда как дочери отдавались на воспитание и обучение в женские монастыри, где и находились в течение ряда лет на полном содержании (на средства родителей — откуда и термин «пансион»). Это не налагало никаких монашеских обязанностей; однако девушке из дворянской семьи, которую из-за отсутствия приданого или по каким-либо порочащим причинам родные не могли или не хотели выдать замуж (и которая тем самым лишалась средств к существованию), обычно не оставалось иного выхода, как пострижение в монахини, нередко в том же монастыре, где она и воспитывалась.

7. …Хотя я мог бы включить историю приключений кавалера де Грие в мои «Записки»… — Аббат Прево приписывает «Записки знатного человека» маркизу, путешествующему по разным странам под именем господина де Рокенкура в сопровождении своего воспитанника. Первая встреча маркиза с кавалером де Грие произошла перед поездкой маркиза в Испанию, и описание этой встречи должно было бы занять место в III томе «Записок». Вторая их встреча, когда де Грие поведал маркизу свою историю, имела место два года спустя.

Судьба госпожи де Мертей, кажется, наконец, совершилась, мой дорогой и достойный друг, и она такова, что даже злейшие враги ее испытывают не только возмущение, какого заслуживает эта женщина, но и жалость, которую она не может не внушать. Я была права, когда говорила, что, быть может, для нее было бы счастьем умереть от оспы. Она же, правда, поправилась, но оказалась ужасно обезображенной, а главное — ослепла на один глаз.

Маркиза де ***, не упускающая ни малейшей возможности позлословить, вчера, говоря о ней, сказала, что болезнь вывернула ее наизнанку и что теперь душа ее у нее на лице. К сожалению, все нашли, что это очень удачно сказано.
Еще одно событие увеличило и несчастья ее и вину. Ее дело позавчера слушалось в суде, и она проиграла его полностью. Издержки, протори, возмещение расходов — все было присуждено в пользу несовершеннолетних наследников, так что небольшая часть состояния, относительно которой тяжба не велась, полностью поглощена издержками.
Едва только это стало ей известно, она, еще не окончательно поправившись, тотчас же собралась и уехала ночью одна в почтовой карете. Слуги ее сегодня рассказывают, что никто из них не пожелал ее сопровождать. Говорят, она отправилась в Голландию.
Этот отъезд наделал еще больше шуму, чем все остальное, так как она увезла свои бриллианты на очень крупную сумму, которые подлежали возвращению в наследство ее мужа; она увезла также серебро, драгоценности — словом, все, что могла, и оставила неуплаченными долги на 50000 ливров. Это самое полное банкротство.

Вернувшись из деревни позавчера, в четверг, госпожа де Мертей велела отвезти себя в Итальянскую комедию, где у нее своя ложа. Она сидела в ней одна, и ей должно было показаться странным, что в течение всего вечера никто из мужчин к ней не зашел. По окончании спектакля она, по своему обыкновению, направилась в фойе, уже полное народа. Тотчас же поднялся шум, но, по-видимому, она не приняла его на свой счет. Заметив на одном диване свободное место, она уселась, но тотчас же все уже сидевшие там дамы поднялись, словно сговорившись, и оставили ее в полном одиночестве. Столь подчеркнутое проявление всеобщего негодования присутствующие мужчины встретили знаками одобрения, и ропот усилился, переходя, как говорят, даже в свист.
На ее беду, словно для того, чтобы чаша ее унижения переполнилась, господин де Преван, нигде не появлявшийся после своего приключения, в ту же минуту вошел в фойе. Едва завидев его, все, и мужчины и женщины, окружили его и стали наперерыв приветствовать, так что он был, если можно так выразиться, подведен к госпоже де Мертей публикой, сомкнувшейся вокруг них. Уверяют, что она сохранила невозмутимый вид, — словно ничего не видела и не слышала, и даже не изменилась в лице. Но я думаю, что уж это-то преувеличено. Как бы то ни было, но в таком, поистине позорном положении она находилась до тех пор, пока не доложили, что ее карета подана, а когда она выходила, оскорбительный свист и выкрики еще усилились. Ужасно сознавать себя родственницей этой женщины. В тот же вечер господина де Превана весьма сердечно приняли в свой круг присутствовавшие тут офицеры его части, и нет сомнения, что ему скоро вернут и должность и чин. Лицо, так подробно рассказавшее мне обо всем этом, сообщило также, что на следующую ночь у госпожи де Мертей обнаружился сильный жар. Сперва полагали, что это следствие крайне мучительного положения, в котором она оказалась, но вчера вечером выяснилось, что она заболела оспой в очень злокачественной форме. Думаю, что для нее было бы истинным счастьем умереть от этой болезни. Говорят даже, что вся эта история может сильно повредить ей в процессе, который должен в ближайшее время состояться, ибо для успеха в нем ей явно потребовалась бы благосклонность тех, от кого это зависит.

Наш несчастный друг слушала сперва довольно спокойно, но вскоре прервала рассказчика. «Довольно, я уже достаточно знаю», — сказала она, тотчас же потребовала, чтобы занавески снова задвинули, а когда врач захотел, наконец, заняться своим делом и осмотреть ее, не позволила ему подойти. Как только он удалился, она точно так же отослала сиделку и горничную и, когда мы остались одни, попросила меня помочь ей встать на колени в постели и поддержать ее в таком положении. Некоторое время она молча стояла на коленях, лицо ее ничего не выражало, по нему только непрерывно струились слезы. Потом, сложив руки и подняв их к небу, она слабым, но проникновенным голосом заговорила: «Господи всемогущий, я покоряюсь суду твоему, но прости Вальмону. Пусть несчастья мои, которые я — каюсь — заслужила, не вменятся ему в вину, и я воздам тебе хвалу за твое милосердие».

Остаток дня прошел в обычных для подобного случая молитвах, которые прерывались лишь частыми приступами слабости у больной. Наконец, часам к одиннадцати вечера мне показалось, что ей стало еще более тяжело и что она сильнее страдает. Я протянула руку, чтобы коснуться ее руки. У нее еще хватило силы взять ее и положить себе на сердце. Я не почувствовала, как оно бьется, и, действительно, в это самое мгновение нашего несчастного друга не стало.

Я знаю, мой дорогой и достойный друг, что вы уже оповещены о постигшей вас утрате. Я знала, как нежно вы любили господина де Вальмона, и со всей искренностью разделяю ваше горе. И мне крайне мучительно, что к нынешним вашим огорчениям я должна прибавить новые. Но, увы, и о нашем несчастном друге вам остается только проливать слезы. Мы потеряли ее вчера в одиннадцать часов вечера. По воле злого рока, неустанно преследовавшего ее и словно насмехавшегося над всеми людскими предосторожностями, короткого промежутка времени, на который она пережила господина де Вальмона, оказалось достаточным для того, чтобы она узнала о его смерти и, по собственному ее выражению, пала под бременем своих несчастий лишь после того, как мера их переполнилась.

Я находился в особняке господина виконта и дожидался его возвращения как раз, когда его привезли домой. Можете представить себе мой ужас, когда я увидел, как господина вашего племянника, залитого кровью, несут двое его слуг. Он получил две глубокие раны шпагой и был уже очень слаб. Господин Дансени находился тут же, и притом даже плакал. Ах, конечно, ему подобает плакать, но не поздно ли проливать слезы, когда уже совершено непоправимое зло?
Что до меня, то я не мог совладать с собой, и хотя я и маленький человек, а высказал ему все, что по этому поводу думаю. Но тут-то господин виконт и проявил истинное величие души. Он велел мне замолчать, взял за руку того, кто стал его убийцей, назвал его своим другом, поцеловал его при всех и всем нам сказал: «Приказываю вам относиться к этому господину со всем почтением, какого заслуживает благородный и доблестный человек».

Возможно, что, прибегнув к кокетству, какая-нибудь женщина и изловчится на миг похитить его у вас: молодые люди не способны сопротивляться, когда их умело соблазняют. Но, как вы можете убедиться, одного слова любимого существа достаточно, чтобы рассеять обман чувств. Таким образом, для полноты счастья вам не хватает только одного — быть этим существом.