Трактат о любви. Духовные таинства

Христианский брак при его заключении есть уступка могущественному родовому началу, и в первое время супружеская любовь имеет почти целиком плотскую природу, хотя это маскируется влюблённостью. Но параллельно между мужем и женой возникает чисто духовная связь, напоминающая любовь между Христом и Его Другим – Торжествующей Церковью. Её доля в общей межполовой любви сначала невелика, но супруги совместными усилиями должны постоянно повышать эту долю, пока она не достигнет ста процентов, совершенно вытеснив плотское влечение. Когда это произойдёт, они полностью избавятся от уплаты дани родовому молоху, и это будет самая прекрасная, самая светлая и самая спокойная пора их супружества. Смысл христианского брака, таким образом, состоит не в культивировании физиологии в отношениях между супругами, а в её преодолении.

вступать в брак христианину рекомендуется в первую очередь для того, чтобы не разжигаться. Лучше вообще не жениться, но если уж ты не можешь совладать со своей блудной страстью, то избери себе для её удовлетворения определённую пару и не меняй её в течение всей жизни. Это будет всё-таки приличнее и нравственнее, чем блудить со многими. Единобрачие Церковь готова благословить и освятить таинством венчания, но только по снисхождению к человеческой немощи.

В определённом смысле можно сказать, что женщина есть Другое мужчины. В самом деле, что есть «другое» некоторого «я»? Явное раскрытие того, что в этом «я» присутствовало в неявной форме, в виде потенции. Но ведь те качества, которых недостаёт мужчине и которые, по Божьей милости, он находит в женщине, не вовсе в нём отсутствовали: он ощущал их в форме потребности в них

В половой любви, истинно понимаемой и истинно осуществляемой, эта божественная сущность получает средство для своего окончательного, крайнего воплощения в индивидуальной жизни человека, способ самого глубокого и вместе с тем самого внешнего реально-ощутительного соединения с ним. Отсюда те проблески неземного блаженства, то веяние нездешней радости, которыми сопровождается любовь даже несовершенная и которые делают её, даже несовершенную, “величайшим наслаждением людей и богов” (латинское изречение). Отсюда же и глубочайшее страдание любви, бессильной удержать свой истинный предмет и всё более и более от него удаляющейся».

Святые отцы призывают нас лишь к тому, чтобы духовная составляющая нашей половой любви была подобием непостижимой нами любви Христа к Торжествующей Церкви, или Душе Мира, и говорить здесь о чём-то большем, чем подобие, например, о том, что в любви мужчины к женщине ему прямо открывается сама Божественная Женственность, было бы в такой же мере кощунством, как и эротизация этого образа.

В этом тексте сразу бросается в глаза то обстоятельство, что Творец создал Еву не для того, чтобы они с Адамом производили потомство – если бы это было так, Библия не могла бы умолчать об этом, а тут о потомстве нет ни звука, – а потому, что Адаму в одиночестве было «не хорошо». Обратите внимание: после каждого из предыдущих дней творения Бог неизменно говорил: «Это хорошо», а тут сказал «не хорошо». Неудовлетворённость Творца была вызвана тем, что Адаму чего-то недоставало, а значит, в его существовании не было полноты. Чего же именно? Не партнёра по деторождению, а помощника, сказано в Книге Бытия.

Земная Церковь существует во времени и пространстве, и в каждый исторический момент и в каждом географическом месте она несовершенна. Тем не менее она освящает человеческий род, ибо является проекцией совершенной и неизменяемой Небесной Церкви.

идеализация возлюбленного, подсказанная заботящимся о нас инстинктом, оказывается в итоге бесполезной. Инстинкт не умеет философствовать и не понимает, что в данной ситуации присутствует принципиально неразрешимая антиномия. Идеализируя, тем более обожествляя любимого, мы должны приписать ему самые большие достоинства, и величайшим из них является свойство быть личностью, которое выражается в самостоятельности и непредсказуемости, свидетельствующих о наличии внутренней свободы, а такую личность сделать частью своего «я» невозможно. Целиком подчинить себе удаётся только безвольную, бесхребетную натуру, а зачем нужно такое приобретение – оно ведь не обогатит и не укрепит.
В этой антиномии и заключается неустранимая причина любовной муки: влюблённому необходимо, чтобы личность любимого принадлежала ему целиком, но если бы она была вся ему отдана, то любимый перестал бы быть личностью. Однако до этого дело никогда не доходит, поскольку отнять у человека его «я» можно только одним способом – убив его. Иногда безумно влюблённые так и делают

Злятся, скрипят зубами, но влюбляются. Против своей воли себялюбец попадает здесь в ловушку: не дать безликому роду поглотить так дорогое ему, несравнимое ни с каким другим, нежно любимое «я», которое он всю жизнь холит и лелеет, он может только с помощью другого человека, облагораживающего своей персоной его вступление в череду поколений в качестве соединительного звена, и поэтому попадает в зависимость от этого другого человека.

Ни в чём человек не проявляет такой изобретательности, как в подмене низменной причины своих поступков возвышенной, а навязанной извне – будто бы добровольной. И человек, прижатый к стене духом рода, совершает такую подмену – он влюбляется. Это гениальное решение, убивающее сразу двух зайцев. Прежде всего им уничтожается то, что больше всего неприемлемо для человека в родовом императиве, – обезличивание, растворение его единственного и неповторимого «я» в каком-то неопределённом потоке, несущем на себе сменяющиеся поколения. Теперь уже нет пугающей безликости – род персонифицируется в предмете влюблённости, и вхождение в него становится безболезненным. Отсюда вытекает и другая выгода: раз найдена приемлемая форма капитуляции перед дурной бесконечностью, значит, эту капитуляцию можно подать самому себе как добровольную, то есть не ущемляющую самолюбия и чувства собственного достоинства.