Однокурсники

Эндрю был ошеломлен. Никто ему раньше не аплодировал. Даже его дети, когда были маленькими.

Они больше не были космонавтами, стремительно шагающими к стартовой площадке, полными надежд и готовыми лететь хоть на Луну, хоть еще дальше.

Как ни странно, большинство из них боялись этого возвращения в Гарвард гораздо сильнее, чем даже того дня, когда они, только что со школьной скамьи, впервые переступили порог университета. Ибо теперь у них не было того, что они привезли с собой в самый первый раз – безграничной веры в свои способности и готовности к великим свершениям.

Ведь библиотеки закрываются в десять, а брак продолжается все двадцать четыре часа в сутки. Особенно если он хороший.

Всю следующую неделю он с утра до ночи играл в теннис с каждым профессором, студентом и смотрителем, которого только мог уговорить. Он не выдерживал это напряжение.

Учеба в Гарварде – это опыт, который меняет твою жизнь. Со мной было именно так.
Парень взглянул на своего отца и сказал:
– Если честно, мне и сейчас нравится моя жизнь.

Но тем не менее в последующие дни Джорджа преследовали мысли об отце, которого он ненавидел. Мысли об отце, который мучился в будапештской больнице. Отце, которого он больше не мог ненавидеть.

– Потому что тебя воспитывали марксистом и потому что иногда, наверное, ты тоскуешь по прошлому…
– Никогда.

– Я тебе не верю, – улыбнулась Кэти. – Думаю, что под этой ужасной рубашкой бьется сердце Санта-Клауса.

При определенных обстоятельствах это было бы трогательным зрелищем – мускулистый Адонис в оранжевом свитере с высоким воротом и литерой «К» спереди спит, как могучий лев под жарким солнцем. Но, к сожалению, это происходило посреди лекции по латыни, которую вел Тед. И его это не тронуло.