Искушение Анжелики

Старея, мы, женщины, либо сходим с ума, либо становимся злобными ведьмами, либо просто начинаем все делать по-своему. И тогда все улаживается и ничто более не имеет значения!..

Сражаться за собственную жизнь?.. Какая насмешка! За свое имущество?.. Как мелко!
Но во имя Бога? Какая славная смерть и какая высокая ставка!..

в глазах самого Господа Бога французский грех — это наполовину прощенный грех

Как же вы, христиане, наследники Христа, ненавидите друг друга! Куда больше, чем ненавидят друг друга мусульмане и язычники!.. И я понял, что кем бы вы ни были — раскольниками-православными, еретиками или папистами, — вы все схожи в одном: вы, как шакалы, готовы пожрать своих собратьев ради одной-единственной запятой в ваших догматах

«Она носила под сердцем моих детей, — подумал он, — моих сыновей. И я никогда не хотел иметь других детей ни от одной другой женщины».

Жизнь — это труд, это сложное искусство. И труднее всего для Анжелики было смирить свой гордый нрав и признать, что остракизм, презрение и гнев окружающих, которые задевали ее до глубины души, были порождением ее собственных поступков, которые, как порой признавалась себе она сама, были непростительны.

Вот с ним это „что-то“ отсутствовало... Не было этого странного узнавания плоти другой плотью, которое происходит между некоторыми людьми и которое никому не дано объяснить. Между Коленом и мною это есть... отсюда и опасность... Я никогда не должна оставаться с ним наедине».

Старея, мы, женщины, либо сходим с ума, либо становимся злобными ведьмами, либо просто начинаем все делать по-своему.

Нет, — сказала она, словно отвечая на реплику Анжелики, — нет, в молодости я не была красивой. Это теперь я красива, ибо я себя реализовала.

Их любовь тесно переплеталась с их повседневной жизнью, она была подобна то журчанию подземного ручья или неуловимой мелодии, то дыханию бури, она властвовала над всем, вырывая их из окружающего мира, подчиняя своим законам и в то же время освобождая от под