И впрямь рехнулся я. Но вот вопрос:
Все заново опять переживая,
Испытывает ли она теперь
С раскаяньем — былое наслажденье?
А если да, то что сильней —
Скорбь или сласть?
Вопрос не из простых.
Я должен заглянуть в Тертуллиана,
Быть может, он подскажет мне ответ,

Свет в окне гаснет.
«Баю-бай, усни, малец,
Храбрый рыцарь — твой отец...»
Нет, это я прочел в какой-то книге.
О, если б мог я убаюкать мать! —
Да где найти слова для колыбельной?
Сцена темнеет, лишь на заднем плане дерево озарено серебряным светом.
Как этот вяз прекрасен в лунном свете!
Он высится, сияя, как душа,
Очищенная от грехов...
О матушка, окно опять погасло.
Но ты уже перенеслась туда,
Где вечный свет, не правда ли? — ведь я
Покончил со следами преступленья.
Юнец мог вырасти и приглянуться
Какой-то женщине, зачать потомка,
И скверна бы распространилась дальше.
А я лишь грязный, немощный старик
И потому безвреден... В землю нож
Воткну, чтоб он, как прежде, засверкал,
Вновь соберу рассыпанные деньги
И побреду отсюда прочь —
Шутить по-старому на новом месте.
(Вытирает нож о траву и подбирает монеты.)
Опять стучат копыта. Боже мой!
Все повторяется опять — так скоро!
Она не в силах усыпить свой сон.
Два раза я убил, и все впустую.
Ей нужно вновь играть все ту же сцену —
За разом раз, за разом раз!
О Боже!
Очисти память матери моей!
Тут человек бессилен. Успокой
Тоску живых и угрызенья мертвых

«И вещий сон Адамом овладел...»
Откуда это?.. Впрочем, там, в окне,
Нет никого — лишь образ, сотворенный
Воспоминаньем матери. Увы,
Она и после смерти одинока
В своем раскаянье