Историко-политические заметки: народ, страна, реформы

Грамотность среди мужчин старше 9 лет, составлявшая в конце XVIII в. 6 %, в 1850 -19 %, в 1913 – 54 %, у женщин – 26 %

ii Базовый принцип Путина:

«Покупая у государства активы в ходе такой закулисной сделки и по столь заниженной цене, вы рискуете, что ваши права на новую собственность никогда не будут надежно защищены. Сограждане будут считать вас мошенником, а государство – скорее хранителем активов, чем их подлинным владельцем

вели к еще одному крушению империи.

Описанную модель модернизации нельзя назвать половинчатой. Половинчатая — это когда что-то не завершено, недоделано. Здесь же достижение ускоренных темпов военно-технического развития за счет мобилизации ресурсов посредством жесткой социальной структуры — ключевое свойство системы.

При этом описывать происходящее с точки зрения противопоставления архаики и модерна также вряд ли представляется возможным.

Это была тоталитарная модернизация. Тоталитарная система стала исторически новым для нашей страны и всего мира явлением. Свести его к архаичному наследию деспотически-холопской Московской Руси — это уход от анализа темы, важной для всей Европы, которую в середине XX в. едва не поглотил нацистский тоталитаризм

Сталинская модернизация сопровождалась насилием в отношении абсолютного большинства населения страны, которое рассматривалось властью как ресурс повышения темпов перемен.

Она включала элементы культурного развития (всеобщая грамотность, повышение образовательного уровня, внедрение элементов бытовой культуры), однако была ориентирована, прежде всего, на достижение военно-политических или даже геополитических целей.

Система государство — человек — внешний мир была ориентирована на закрытость, подозрительность, поиск государственной измены в каждом контакте с внешним миром.

После Второй мировой (Великой отечественной) войны сталинский СССР, ставший одной из двух сверхдержав, воспроизвел утопическую попытку николаевской России остановить «прекрасное мгновение» пика могущества.

Могущественное государство «проворонило» генетику и кибернетику, значение которых не могло быть продемонстрировано столь наглядно, как важность атомного проекта.

В 30 — 40-х гг. XIX в. Россия достигла пика бюрократического контроля за внутренней жизнью страны и внешнеполитического могущества, примеривала на себя мундир «жандарма Европы».

Однако это была логика мира европейских монархий, в котором особо ценилась стабильность, достигнутая с помощью русских штыков.

В мире продолжающихся развиваться технологий все перевернулось с русской венценосной головы на ноги и оказалось, что Россия не выдерживает военно-технической конкуренции. Результат — неожиданное для власти поражение в Крымской войне, которое Николай I не смог пережить.

Цикл форсированной модернизации, ориентированной на внешние образцы, с акцентом на военно-промышленное обновление, модернизации, неотделимой от насильственных методов ее осуществления, был еще раз воспроизведен в СССР.

В этих условиях необходима сознательная, волевая, целенаправленная работа, суть которой — предложение стране профессионально разработанной, затрагивающей интересы всех слоев общества модернизационной альтернативы.

К тому же, мы теряем историческое время. Накопившиеся за последние 20 — 25 лет отклонения от принципов и норм построения демократии, циничное извращение демократических лозунгов, их использование для прикрытия воровства и коррупции, многолетняя имитация важнейших институтов, бесконечная ложь, приравнивание государственных интересов к личным и кастовым, существенная изоляция правящей номенклатурой России от остального мира, — все это привело страну и общество в качественно новое состояние, когда:

1. Любые, даже, казалось бы, разумные решения либо неисполнимы, либо бессмысленны, потому что сложившуюся систему невозможно (или почти невозможно) корректировать и реформировать.

2. Давно и всем известные пути нормализации общественной жизни — свобода слова, федерализация, свободные выборы — имеют все меньший шанс на реализацию. В перспективе вполне вероятен обвальный крах существующей ельцинско-путинской системы и появление на ее месте чего-то еще более отвратительного.

Это в полной мере относится и к экономическим проектам и инициативам.

С точки зрения развития сложившаяся корпоративная полукриминальная система мертва — у нее нет вектора развития, нет пространства для движения.

Однако выступления 2011 — 2012 гг., на наш взгляд, имели шанс перерасти в качественно другой, более рациональный, осмысленный, облечённый в четкие политические формы протест. Ситуация, сложившаяся в конце 2011 г., — отражение ситуации в российском обществе и общественном сознании в целом. Бунт — не единственная модель социально-политического поведения, присутствующая в общественном сознании современной России. Непосредственный повод для выступлений был политическим (фальсификация результатов выборов), начали его, прежде всего, люди, участвовавшие в выборах и голосовавшие за демократическую оппозицию (до 40 % пришедших на проспект Сахарова 24 декабря 2011 г. заявили, что участвовали в выборах и голосовали за партию «ЯБЛОКО»182). Запланированные на март 2012 г. президентские выборы давали протестующим возможность политической консолидации вокруг собственного кандидата, который бросил бы вызов непосредственно Путину. То, что протест не пошел по этому пути, а «свалился» в модель бунта, а потом в строгом соответствии с этой моделью стал терять участников, — ответственность конкретных людей,

Массовые митинги протеста 2011 — 2012 гг. — это не погромные выступления. Но и участники — не крестьяне-общинники начала века. Это люди XXI века, получившие современное образование, воспитание, представление о добре и зле. Физическое разрушение, насилие, убийство для них не является морально оправданным даже как регуляция сверхсильных переживаний. Они, как «люди слова», скорее, склонны к вербальной самореализации. Однако и для них выступление — это, прежде всего, способ регуляции эмоциональных переживаний, способ избавления от становящегося невыносимым (во многом — в результате процесса «говорения») чувства унижения через единение с массой. Каждый из принадлежащих к современной массе, конечно, считает себя личностью и не любит слово «масса», но с какой гордостью и даже упоением участники процесса говорят о численности собравшихся.