bookmate game
ru
Дмитрий Быков

Символика еды в мировой литературе

Giv mig besked når bogen er tilgængelig
Denne bog er ikke tilgængelig i streaming pt. men du kan uploade din egen epub- eller fb2-fil og læse den sammen med dine andre bøger på Bookmate. Hvordan overfører jeg en bog?
  • Сашаhar citeretfor 6 år siden
    Мертвое время. А что делать в это время? Ну, жрать. А хоть бы и жрать
  • Гаянэ Степанянhar citeretfor 6 år siden
    Еще Окуджава обожал сам мыть посуду. И когда его спрашивали, почему, он отвечал: «У нас не так много возможностей сделать мир чище».
  • Гаянэ Степанянhar citeretfor 6 år siden
    Еда у Жванецкого, помимо значения символического, получила значение социальное. И не зря у него один из лучших монологов заканчивается словами: «Прошу к столу – вскипело!». Почему? Потому что за столом разрешаются все противоречия. Вот только что мы спорили, но мы все пошли к столу и нам так хочется есть, что мы забыли о всех разделяющих нас социальных и идеологических барьерах.
  • Гаянэ Степанянhar citeretfor 6 år siden
    Еда стала сакральна и интимна. Раньше можно было посмеяться над человеком, который хочет только жрать, но в ХХ веке человек, который хочет есть, – это почти всегда положительный герой. Потому что огромные слои населения оказались выброшены из жизни и вынуждены бороться за существование, потому что война поставила на грань выживания огромное количество народа. И вообще борьба за еду перестала быть делом эгоистическим, она стала так же сакральна, как борьба за огонь. Вот это главная тенденция литературы ХХ века
  • Гаянэ Степанянhar citeretfor 6 år siden
    как изменилась поэтика еды в ХХ веке? В ХХ веке еды стало мало. И поэтому умение вызвать у читателя судорогу голода стало цениться очень высоко.
  • Гаянэ Степанянhar citeretfor 6 år siden
    Конечно, я понимаю, что Турков, который на меня тогда набросился, заслуженный «новомирский» критик, и, как ученик Твардовского, он имеет право раздавать любые ярлыки, я его люблю очень. Но какая-то правда, наверное, была тогда и за мной, потому что жесткий и кислый крыжовник – это все-таки лучше, чем человечина, которой готовы питаться борцы за всеобщее счастье.
  • Гаянэ Степанянhar citeretfor 6 år siden
    у Чехова «Крыжовник» – самый амбивалентный, наверно, рассказ. Человека в футляре и то жалко, хотя там сказаны страшные слова: «Признаюсь, хоронить таких людей, как Беликов, – это большое удовольствие». Действительно. Но в «Крыжовнике» жалко этого человека, который, накрывшись одеялом, похож на свинью, которая вот сейчас хрюкнет. И он вытягивает губы, ест этот крыжовник и говорит: «Посмотри, как вкусно». А на самом деле и жестко, и кисло. И в это ушла вся жизнь. Но он был бесконечно умилен: «Это мой крыжовник».
  • Гаянэ Степанянhar citeretfor 6 år siden
    разве прав Чимша-Гималайский, который в этой же трилогии «Крыжовник. О любви. Человек в футляре» говорит: «Надо, чтобы за дверью каждого довольного, счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные…»
    Ну и стучат эти люди своими молоточками и пробивают головы насквозь. И в 1917 году пробили всю страну таким образом. Да, есть несчастные. Поэтому и ты не смей быть счастливым. Но ничего хорошего не вышло. Просто это все к тому, что когда у Чехова мы читаем про Чимшу-Гималайского, мы ни на секунду не забываем, что от его трубочки исходит очень неприятный запах, не дающий уснуть. И он противно, тоненько сопит носом, спать около него невозможно. Это не храп, а сипение.
  • Гаянэ Степанянhar citeretfor 6 år siden
    Секретарь, улыбаясь, говорит: «Слушаю-с». И начинает рассказывать все то же самое, но гораздо тише. Но удержаться не может, потому что речь зашла о какой-то поистине великой страсти. Он перечисляет случаи, когда сам он едва не сошел с ума от аппетита. Там замечательная фраза: «Я раз дорогою закрыл глаза и вообразил себе поросеночка с хреном, так со мной от аппетита истерика сделалась». Понимаете? Истерика от аппетита – это практически небывалое состояние.
    Один из присяжных, мечтательно шевеля пальцами, говорит: «Жареные гуси мастера пахнуть!». И мечтательно шевелит в воздухе пальцами, воображая гуся. Другой (да тот же самый секретарь) говорит: «Нет, ну что вы. В гусином букете нет нежности и деликатности»… «Откроешь кастрюлю, а из нее пар, грибной дух… даже слеза прошибает иной раз!»
    И седьмой лист портит пишущий свой «votum separatum», свое особое мнение.
    Обратите внимание, что алкоголь играет в этом обеде ничтожную роль. Подать рюмочки… Извольте выкушать… «Да ее, мамочку, наливаете не в рюмку, а в какой-нибудь допотопный дедовский стаканчик из серебра или в этакий пузатенький с надписью “его же и монаси приемлют”». Да?!
    А дальше он начинает описывать суп. После этого, естественно, дело переходит на карпия. Из рыб бессловесных лучше есть карпий, запеченный, естественно, в сметане. И после этого мы начинаем понимать, что все дела, которыми занят в этом суде и сам секретарь, и все остальные судейские, – это такая бездушная бюрократия, такая пустота. Вся чудовищность и глупость судебной машины раскрываются по контрасту со жратвой и достигается этот эффект простейшими средствами, а не так, как у Толстого в «Воскресении», хотя там это тоже очень хорошо. Но в «Воскресении» Толстой берет себе задачу действительно измотать читателя. Там ничего хорошего нет. Там ни разу вкусно не поели! А роскошь там всегда вызывает негативные ощущения, имеет негативные коннотации.
    Не то Чехов: бездушность, скелетность, тупость этой машины он умудряется изобразить, противопоставляя ей обычный обед, простые радости жизни. И мы понимаем, что в простом обеде гораздо больше смысла и счастья. С глубокой тоской я должен заметить, что для позднего Чехова, который все меньше радовался, меньше зависел от красивых женщин, вкусной еды, вина и другого, для него еда постепенно становилась символом пошлости. В рассказе «Володя большой и Володя маленький» появляется эта реплика: «А может, хотите конституции? Или, может, севрюжины с хреном?»
    А потом, наконец, самая страшная реплика, олицетворяющая всю пошлость жизни, это, конечно, в «Даме с собачкой», когда Гуров хочет с кем-то поговорить о своей любви, о ее прелести, мы слышим: «Осетрина-то была с душком, Дмитрий Иванович…» И эта осетрина с душком становится символом такой же протухшей, несчастной, зловонной жизни.
    Поздние чеховские герои не едят, и это огромное их заблуждение. Это очень важный перелом в Чехове, единственное, что в нем по-настоящему изменилось. Поздние чеховские чревоугодники всегда неприятны. Если они хотят поесть крыжовника, то это уже преступление.
  • Гаянэ Степанянhar citeretfor 6 år siden
    Умение хорошо, вкусно описать еду – это одна из тех чеховских черт, которые выдают действительно великий талант. Что происходит в «Сирене»? В суде после заседания председатель пишет особое мнение, но никак не может сосредоточиться, потому что в это время секретарь суда рассказывает, как это бывает хорошо пообедать, и во всех подробностях описывает разные блюда. И слушающий его рядом один из судейских брюзжит: «Чёрт его знает, только об еде и думает! Неужели, кроме грибов да кулебяки, нет других интересов в жизни?»
fb2epub
Træk og slip dine filer (ikke mere end 5 ad gangen)