Кожа

Хоуп в коже Домны думала о том, что все женщины с детства живут в крови, потом знакомятся с грязью мужского тела, принимают ее в себя раз за разом, выращивают внутри себя отдельные тела с костями, мясом, мышцами в коже, выдавливают из себя готовых людей в муках, снова принимают мужчин раз за разом внутрь своего порушенного тела, снова растят людей внутри себя, в жуткой боли отдают их миру — и так повторяется и повторяется.

Домна многое теперь должна была произвести: еду, одежду, чистоту, детей.

А некоторые молящиеся родственницы напоминали, что Учебный дом их предшественницы создали еще тогда, когда люди с работающей и неработающей кожей приезжали в страну, а люди с родной американской кожей просто уже жили здесь.

Неработающему в очках говорили, что совсем и не похоже их обращение с работающими на американское, что там это сплошное безденежное использование, а тут — неработающие для работающих как родители, как семья. Работающим можно иметь свой дом, зверей, землицу и даже зарабатывать деньги. А в Америке — в Америке нет. И давно известно, что Главный русский хозяин подписал указ о запрете продажи работающих и разлучении семей. Неработающий в очках закричал, что никто его не соблюдает — и люди продаются на рынках. Наконец вступила Хозяйка дома, у которой остывал чай, и напомнила про тот указ Главного русского хозяина, по которому Хоуп и такие, как она, получили свободу на русской земле. Неработающий в очках закричал, что это лицемерие — освобождать чужих работающих, но держать своих.

Когда она была несчастна — ей лучше писалось, когда она была счастлива — ей лучше придумывалось.

Его английский был толстоват, но намного лучше, чем у Принцессы. Хоуп отдала Медведю тряпку с монетами и попросила его приносить раз в три-четыре дня, до весны, Робу и Алисе маленькие пироги. Медведь пообещал, и Хоуп почувствовала, что он не врет.

Ах ты, кожа моя, кожа,
кожа русская моя,
кожа русская, кожа тусклая,
это не кожа вовсе,
а так, натянутая на меня не мной оболочка.
Я вылезаю из нее,
мне не холодно,
мне не больно,
мне не страшно.

Ах ты, кожа моя, кожа,
кожа русская моя,
кожа русская, кожа тусклая,
засыпанная землей
еще до моего рождения.

Знаешь, Нина,
мои пра-пра-прародители были рабами,
я из кожи вон лезу, чтобы от них отличаться,
хожу в офис на работу,
для развлечения — на концерты и за грибами,
получаю второе или третье высшее,
слушаю, смотрю и читаю только на английском,
выплачиваю ипотеку,
она — основная доступная мне форма рабства,
или не хожу в офис,
а работаю на удаленке,
но все равно плачу ипотеку,
часто обедаю в кафе с капучино и меню,
написанным белым мелом
на черных досках.

Знаешь, Нина, моя кожа — русская,
покрытая медвежьей шерстью якобы,
спермой и дешевой косметикой якобы,
порохом от незарегистрированного оружия якобы,
нефтью якобы,
кровью якобы,
тюремными татуировками якобы,
стразами из натуральных бриллиантов якобы,
«Новичком» и водкой якобы.