Мария Троицкая

Я люблю тебя, но это не более чем одна из подробностей жизни, которую мы ведем внутри сна, сморившего нас с наступлением взросления

следовало бы понять, что мы продолжаем существовать внутри тех мгновений, когда были счастливы, а все остальные стерлись.

Мы всегда садимся за один и тот же столик в глубине зала, откуда я могу исподтишка наблюдать за посетителями и расчленять их, как судмедэксперт, готовый за финансовое вознаграждение или коробку гаванских сигар живьем уложить их на секционный стол.

Зима — слишком суровое время года, а у батарей центрального отопления слишком мало общего с пылкими любовниками из пьес Мюссе.

Любовь — это жульнический рынок, на котором я слишком долго продавала свои прелести и свою молодость, а потом лила потоки слез, словно хотела отмыть тротуар после того, как с него убрали все ларьки.

Жизнерадостность — это благословенный душ, она сдирает корку сплина и растворяет мельчайшие частицы меланхолии.

Бесконечность пространства унизительна, как старость, которая была и остается единственным способом постичь, что такое время.

Кошмары персональны, как зубная щетка.

Бодлер в одном из стихотворений написал, что «слезы и стоны осени» напоминают ему стук молотка, сколачивающего эшафот.

Кстати, во французском языке про ненастную погоду говорят, что она «как в День всех святых», даже если на дворе
весна.